Планета отложенной смерти (сборник) - Владимир Покровский

Куафер — продолжаем отвлекаться все дальше и дальше — с самого начала знает, что его работа как раз и состоит в нарушении законов экологии. А ее главный закон прост и требует от человека стремиться к максимальному и по возможности полному сохранению всего живого, что есть во Вселенной. Идея эта подобна древней библейской заповеди «Не убий». Можно даже сказать, сильно огрубляя и пренебрегая целым морем нюансов, что «святоприродность» есть не что иное, как расширенное толкование этой заповеди. Точно так же, как и заповедь «Не убий», «святоприродность» постоянно нарушается в иногда очень понятных, а иногда очень расплывчатых целях, диктуемых пользой для главного вида — человека. Попытки ее абсолютного применения смогли бы нанести человечеству еще больше вреда, чем попытки абсолютной верности библейской заповеди, когда враг убивает твою жену, а ты сидишь сложа руки и со стонами талдычишь себе под нос молитвы и священные тексты поучений о смертном грехе убийства. Куафер, суть работы которого — менять одну биосферу на другую, принципиально не может следовать идее «святоприродности» ни в абсолютном, ни в практическом смысле. И в этом состоит главная сложность его работы.

Ибо эта идея совершенно верна и, если ей вообще никак не следовать, можно наломать порядочно дров. Она как бы предупреждает: «Не суйся туда, где ничего не смыслишь, это опасно для тебя и для всех остальных, а главное, ты вполне можешь без этого обойтись». Она запрещает. Запрет прост и эффективен: не делай — не ошибешься. Человек, разрешивший себе нарушение запрета, обязательно должен отдавать отчет в том, что он делает, иначе легко может шею свернуть. Он обязан просчитать все последствия, он совершенно четко должен понимать, по какому минному полю вышагивает. Он входит в особые взаимоотношения с миром, и если хочет остаться человеком, то вместо простой нравственной категории должен взять за вадемекум другую, более высокого порядка, созидательную. Главная идея куаферства — создай для человечества так ему необходимое новое жизненное пространство, пускай даже за счет жизненного пространства, принадлежащего другим живым существам. Здесь тотальный запрет «святоприродности» заменяется выборочным, где человек не спросясь берет на себя функции Бога и откуда всего полшага до зверств, до фашизма и всей той прочей мерзости, которой полна человеческая история.

Выборочное преступление преступлением все-таки остается. Человеческая жизнь есть самое святое на свете, но так ли уж радикально отличается покушение на нее от покушения на жизнь существа, стоящего ниже человека на очень произвольно выстроенной эволюционной лестнице? Наверное, было бы правильным брать в куаферы только добровольцев, которые вместо платы за свой далеко не легкий труд должны были бы по возвращении подвергаться наказанию — ты убил, так что прими положенную кару. Но таких добровольцев на свете мало, а уж профессионально подготовленных так и вообще нет. Куаферам во времена разрешенного куаферства официально было позволено уничтожать живую природу, брать за это немалые деньги, они официально освобождались не то что от наказания — от любого даже упрека за нарушение «святоприродности», но от совести своей они не освобождались. А если даже и находились такие, которых подобная работа не мучила, то долго они в куаферах не засиживались — подобные люди распространяли вокруг себя атмосферу ненависти и уже хотя бы поэтому представляли собой опасность для хода пробора.

Для того, чтобы хоть как-то разрешить это противоречие между долгом и совестью, был создан куаферский кодекс чести, но, похоже, не очень-то он помог. Инстинктивная верность законам «святоприродности» проявлялась у куаферов еще и в том, что проборные планы сплошь и рядом составлялись так, что, пусть порой во вред надежности и безопасности самого пробора, выбиралась такая его стратегия, при которой уничтожалось как можно меньше живых организмов. Существовал даже бюрократический термин для такой стратегии — «минимальная обработка жизнемассы». Своим идиотическим звучанием он как бы уравновешивал некоторую наивность и отчаянность попыток куаферов хоть как-то уменьшить давление совести, хоть в чем-то подчиниться подкорковому императиву «святоприродности».

Очень часто именно поэтому животных из «затравочной» зоны выносили далеко прочь или, порой без особой нужды, заполняли ими и без того переполненные заповедники.

Парадокс ситуации, вызванный императивом «святоприродности», состоял в том, что куаферы вдруг не только перестали ненавидеть мамутов, но, наоборот, начали даже подсознательно сочувствовать им, как всегда сочувствовали навсегда выводимым из зоны животным. Теперь они были не жертвы, не мстители, не бойцы — но просто куаферы. Мамуты превратились в объект их профессиональной деятельности, в объект, который следует, к сожалению, уничтожить. Теперь куаферы проходили мимо своих недавних недругов спокойно, как бы не замечая ни их самих, ни их угрожающего ворчания, ни взглядов, ставших еще более злобными. Лишь изредка они посматривали в их сторону, еще реже встречались с ними глазами, потому что практически на всех планетах Ареала высшие животные плохо выносят прямой взгляд — и это был оценивающий взгляд, спокойный, затаенно сочувствующий, тревожащий своей уверенной деловитостью.

Не сразу, очень не сразу, но до мамутов дошло.

— Что-то они готовят! — сказал как-то фиц-боевик второго звена Эммо Ли своему напарнику Анджею Каугуту. — Не нравится мне, как они на нас смотрят.

— Так они же вообще на нас не смотрят, ты что, мозгами протух?

— Идиот, — проворчал Эммо. — У тебя, например, и тухнуть-то нечему. Они на нас как на зверей каких-то смотрят, дубина.

Пошли разговоры. Шли они в основном среди низшего состава, к мнению которого командиры не очень прислушивались, поэтому Аугусто далеко не сразу узнал об этой психологической перемене в отношениях мамутов и куаферов. Он пытался снова завербовать кого-нибудь из команды Федера в свои агенты, но безрезультатно.

«Родственницы», или, как их звали куаферы, «дуры», были единственными, кого они в качестве объектов своей профессиональной деятельности не воспринимали. Какие-никакие, а все-таки это были женщины, требующие к себе любви по самой своей природе. На них не получалось и смотреть с петушиной угрозой, ведь для молодых, физически крепких мужчин-куаферов они были потенциальными источниками давно не испытуемого наслаждения. На них, убийц и садисток, куаферы глядели с ледяным интересом, но зато уж во все глаза, ибо «родственницы» все как одна являлись ярко выраженными эксгибиционистками. И там было на что глядеть.