Десантура - Алексей Ивакин

— Непохоже, уполномоченный. Непохоже. Слишком быстро для полицаев они явились.

— Зато как им удобно. Сотню раненых без боя в плен утащат. Подумай, командир. Нельзя им доверять.

Растерянность Тарасова прошла быстро:

— Решим на заседании штаба. Бойца похоронить. И молчок! Не хватало мне ещё людоедства, твою мать…

Командиры и комиссары, вопреки мнению Гриншпуна, раненых решили, все же, отправить с партизанами на Гладкий мох.

— Зря, товарищ подполковник, зря… Как бы не пожалеть. Потом.

Особист резко развернулся и зашагал к себе. Подполковник долго смотрел ему в спину, догадываясь, что особист считает его главным виновником всех бед бригады…

Полкман с сыновьями шагал в конце колонны, размышляя над странным поведением этого особиста.

С одной стороны, у него работа такая — всех подозревать.

С другой стороны…

Полкману было немного обидно. Воюешь, воюешь, а тебя, вот такие, подозревают черт знает в чем.

Молодой ещё… Глупый. Совсем шлемазл. За полицаев, небось принял? Ага… Так и сунулись бы полицаи в самые зубы десантникам. Да и какой из еврея Полкмана полицай? Смешно…

Да черт с ним, с этим… Как его… Капитаном Гриншпуном. Раненых надо довезти…

Десантников уложили на санях по четыре-пять человек. Самых тяжелых. Остальные — легкораненые шли сами. Шатались, но шли. Сердобольные партизаны делились с ними своими скромными запасами.

Десантники не отказывались.

Полкман поражался этим парням. Молодые же совсем. Большинству и двадцати-то ещё нет. Откуда столько сил… Уму непостижимо.

Размышления командира прервал дозорный с левого фланга:

— Мартын Мартынович! Лыжников заметили. Вдоль дороги идут метрах в трёхстах.

— Наши? — насторожился Полкман

— Да кто ж их разберет! В маскахалатах, идут осторожно. Не приближаются. А мы и не спрашивали их…

— Правильно, — буркнул Полкман. — Пойдем-ка глянем.

Он надел старые свои охотничьи лыжи, подбитые мехом, и сноровисто пошёл за парнем из дозора.

Ходить зимой по лесу — целое искусство. В кусты не пролезешь, деревья тоже не по линеечке растут. Да и каждую кочку огибать приходиться. Лыжу поломаешь — и крантец охоте. На фрицев. Или кто-там шастает? Полкман смутно заподозревал, что бдительный особист послал за обозом раненых своих головорезов — проследить, что да как. Заодно и помочь, ежели немцы вдруг вылезут. Егерей немало шляется сейчас по лесам. И эсэсовцев. Этих, говорят, специально обучили на лыжах за десантниками бегать. Да ещё, говорят, финны появились. Сам Полкман их ещё не встречал, но слухи слыхивал.

— Вона, Мартын Мартыныч! Видите, с елок снег падает? Во, во! — Ванька Фадин, совсем ещё молодой пятнадцатилетка, возбужденно тыкал деревянной лыжной палкой в сторону шевеления кустов на противоположном краю просеки.

Полкман приложил палец к губам — тихо, мол, не ори! — и снял карабин с плеча. Немецкий «Маузер». Партизан его больше уважал, чем родную трёхлинейку. Удобнее, зараза. Прям не снимая с плеча можно затвор передернуть. А трёху — пока опустишь, пока передернешь, пока снова прицелишься. А в бою лишняя секунда жизнь отнимает. Свою или чужую. Кто быстрее… Пока быстрее Полкман. И сейчас тоже…

С той стороны просеки с винтовкой, обмотанной белыми тряпками, высунулся солдат. В белом маскхалате. Слишком белом. Десантники все в грязных, прожженых халатах. А этот очень уж чист. За первым вышёл второй, третий, четвертый… Пятеро. Небольшой дозор. И двинулись через открытое пространство, пригибаясь.

Полкман прицелился…

— Хальт! Хенде хох! — крикнул он своим мощнейшим басом. И на всякий случай добавил вечный русский матерщинный пароль.

Немцы, а это были именно они, партизан уже не сомневался, почти мгновенно брызнули в стороны, залегли и открыли стрельбу. И стали, почему-то, отползать!

Полкман не стрелял, удобно устроившись за шикарной толстой сосной.

— Дядь Мартын, дядь Мартын! Чего не стреляем-то, а? Чего не стреляем-то? — волновался Ванька.

— Цыц, Ванька! Лежи спокойно! Немцы палили недолго. Хорошие вояки. А на выстрелы уже бежали партизаны и некоторые десантники. Которые поздоровее.

Немцы приподнялись и рванули обратно.

— Дядь Мартын, дядь Мартын! Ну чего?

— А чего? — улыбнулся сквозь бороду Полкман. — Пусть идут. Потом прищучим. А то сбегут и приведут сюда подмогу.

Ванька нахмурился, решив, что командир струсил. Обычное решение для пятнадцатилетнего мальчишки, рвущегося в бой.

Чтобы пострелять.

И отомстить за повешенную мать.

— У нас, Ванька, сейчас другая задача раненых довести, а не в бой ввязываться. Понял? Доведем — повоюем, — Полкман подмигнул и потрепал мальчишку по голове. Но тот дуться не перестал. ещё бы. Командир не дал пацаненку вырезать десятую зарубку на прикладе.

— Все нормально, товарищи! Немецкий дозор! — поднялся Полкман навстречу бегущим партизанам и десантникам. — Был, да я на них рявкнул, они и сбежали. Так, Ванька?

Ванька хмуро кивнул.

Кто-то засмеялся. От голоса Полкмана даже лошади приседали.

— А теперь, обратно к саням и давайте-ка ходу прибавим. Чтоб гости не пожаловали.

Но без гостей в этот день не обошлось.

Они пожаловали, когда санитарный обоз уже подходил в краю болота Гладкий Мох. Полкман пожалел было, что не попытался кончить тех немцев на просеке. Но жалеть надо было раньше. А сейчас надо было воевать.

И партизаны бой приняли, прикрывая отходящих измученных десантников.

Бой в лесу — страшная штука. Не видно ни черта. Кругом кусты, деревья и из-за каждого куста, из-за каждого дерева может выскочить враг. Люди больше стреляли куда-то в сторону, откуда лаяли немецкие автоматы, хлопали карабины и басовито гудели короткими очередями пулемёты.

Кто слышал чешущий звук немецкого «МP», тот никогда его забыть не сможет. Как и не сможет забыть как косит ветки пила немецкого «MG». Но это вспоминается потом, на старости лет, а до этой старости надо ещё дожить.

Ванька Фадин о старости не думал. Более того, он был уверен, что до старости не доживет. Не успеет. Он просто стрелял на любой звук, на любое шевеление веток, на любое мелькание белых маскхалатов. От каждого выстрела трёхлинейки закладывало уши, хотя Ванька уже научился стрелять с открытым ртом. И очень болело отбитое отдачей плечо. Но и этого он не замечал. Он просто бил, бил, бил по мелькающим фигурам врагов. Кто-то из них падал, но Ванька не считал тех, в которых был не уверен.

А вот этого… Бах! Немец перегнулся в поясе и медленно завалился на бок, нелепо махая руками. Раз! Второй немец пополз к упавшему… Бах! Два! Хороший день!! Больше тут никто не пополз, хотя эти двое ещё ворочались, оплескивая тёплым снег. Ещё два выстрела — упокоились фрицы…

— Ванька, ты как?

Он ошалело оглянулся. К нему подползла Маша Шувалова, санинструктор отряда.

— Цел, уйди отсюдова, дурища! — ломающимся голосом рявкнул на нее Ванька. Ему показалось что грозно, но Маша только улыбнулась. И поползла дальше.

А тем временем позади оборонительной линии партизаны разворачивали свою артиллерию. Снаряды берегли, выжидая удачный момент.

И он пришёл. Немцы, зачем-то, стали небольшой толпой перебегать дорогу. Наводчик сорокапятки словил их удачно, вмазав фугасным снарядом прямо в центр бегущей кучки. И фрицы разлетелись в разные стороны, разбрасывая вокруг руки, ноги, головы и прочие части тела.

Дядька Мирон Авдеев служил ещё в царской армии артиллеристом. Пригодилось, вот опять немцев погонять… Без вилки, между прочим! А на вилку снарядов-то и не хватит. Один остался. Эх, руки чешутся ещё бахнуть! Но Мирон выжидал… Мало ль чего…

Но фрицы повели себя странно. После первого же отпора подались обратно. А обычно давили и давили.

«Струсили, что ли?» — разочарованно подумал Ванька Фадин, решив, по мальчишеской жадности, что две зарубки это мало.

«Ну, слава тебе Господи! Сбёгли!» — облегченно вытер лоб дядька Мирон.

А Полкман решил, что немцы сейчас перегруппируются и снова полезут. И озабоченно думал о десантниках, которые сейчас ползли за проводником по мокрым снегам Гладкого Мха.

А Маша Шувалова ни о чем не думала, перевязывая плечо раненого товарища и ворковала извечное женское:

— Потерпи, милый, потерпи, все хорошо будет…

«Милый» же ругался на берёзу:

— Хушь ты и русское дерево, но зачем пулю-то немецкую в меня срикошетила? Обратно б послала… Ушшшш…

— Тише, голубчик, тише, — бинтовала его Маша.

Голубчик Маше в отцы годился. Впрочем, раненый мужик для женщины всегда в ребенка превращается.

Маша осторожно затянула узел и помогла надеть сначала кофту, а потом ватник.

И побежала дальше.

По бедру ее била граната, которую она всегда носила в кармане. «На всякий случай» — весело не шутила она. Навидалась уже в оккупации разного. О чем и вспоминать-то не хочется. Не то, что говорить.