Борис Ельцин: От рассвета до заката - Александр Коржаков

Не обнаружив Барсукова в Кремле, я ему позвонил:

— Ты что делаешь! Выходи на работу.

— Не выйду, я подал в отставку. Затронута моя честь офицера, она мне дороже должности.

Ельцину я рассказал о споре, и он сам позвонил Барсукову хотя перед звонком признался мне:

— Впервые поступаюсь своими принципами. Человека, который добровольно написал рапорт об отставке, я никогда не уговариваю остаться.

Михаил Иванович приехал в Кремль. Зашел в кабинет к президенту — тот сидел за столом и дружески улыбался. Ельцин открыл папку с рапортом и написал сверху крупными буквами; «Отказать». Закрыл ее и предложил Михаилу:

— Давай с тобой просто так посидим, поговорим.

И они час сидели. Потом перешли в заднюю комнату, выпили по рюмке коньяка.

Пригласили меня, мы сели обедать. В этот момент я почувствовал себя понастоящему счастливым, потому что сумел отстоять друга.

…Белый дом отремонтировали быстро. Смыли копоть от пожара, убрали мусор. И вскоре о беспокойных днях октября напоминал лишь бетонный забор неподалеку от здания. Он был украшен надписями типа: «Грачев — палач», «Ельцин — убийца» … Ненормативная лексика тоже часто встречалась. О содержании заборного фольклора я как-то рассказал Ю. М. Лужкову и его заместителю В. И. Ресину:

— Мужики, сколько можно терпеть? Вы, наверное, не обращаете внимания на надписи потому, что там нет ваших фамилий.

Намек они поняли. За неделю по личному распоряжению мэра Москвы бетон разобрали и установили ограждение из железных прутьев — на них ничего не напишешь.

Заборами мне никто не запрещал заниматься.

Глава IV

ВДАЛИ ОТ РОДНЫХ БЕРЕГОВ

Первый «звонок»

У Ельцина всегда были проблемы со здоровьем. До операции на сердце его история болезни хранилась у меня: четыре увесистых, толстых тома, сантиметров по пятнадцать каждый. Перед шунтированием доктора попросили это «собрание болячек». Я даже ни разу в него не заглянул. О недомоганиях президента я и так узнавал раньше врачей.

Особенно тяжело приходилось по ночам. Борис Николаевич ложился спать часов в десять вечера, а в час ночи пробуждался. Встанет и начинает жаловаться: голова болит, спина ноет… Плохой сон отчасти объяснялся тем, что Ельцин любит отдохнуть днем. Пообедает и засыпает. А ночью встает, одевает свой тоненький японский халат и куролесит. Меня разбудит, адъютантов, медсестер…

Как-то ночью, во время поездки в Германию он проснулся, а меня рядом нет. Я же вместе с коллегами решил посмотреть на Кельнский собор — он красиво освещен ночью. Потом зашли в настоящую немецкую пивнушку, заказали пива и толстых сарделек.

Отсутствовали, наверное, часа три. Возвращаемся в гостиницу, а мне едва ли не с порога докладывают:

— Борис Николаевич проснулся, а вас поблизости нет. Сильно разозлился, приказал местную полицию на ноги поставить, отыскать немедленно…

Осерчавшего шефа я успокоил, но он все равно продолжал дуться — обиделся, что не взяли его с собой.

Но один раз мое сердце дрогнуло от жалости. В ночь подведения итогов президентских выборов-96 больной Борис Николаевич лежал в кровати, а рядом, в соседней комнате, сидел адъютант Толя Кузнецов. Наина Иосифовна и Таня уехали в «Логоваз», а Толя смотрел телевизор, записывал предварительные результаты и относил их в спальню.

Отклонения в нервно-психическом состоянии у Бориса Николаевича я заметил весной 93-го. Он сильно переживал противостояние с Хасбулатовым и Руцким, впал в депрессию, даже начал заговариваться… Я его вовремя остановил от крайнего шага. Хотя склонность разрешать все проблемы раз и навсегда самым неподходящим способом была у Ельцина и раньше. То он в бане запрется, то в речке окажется…

Первый серьезный звонок, связанный со здоровьем президента, прозвучал в Китае. С нами во все командировки уже и так постоянно ездили врачи, но на этот раз я включил в бригаду невропатолога.

…Ночью, часа в четыре, меня разбудили:

— Вставайте, президент зовет…

Захожу в спальню. Наина Иосифовна плачет, доктора пыхтят, колют, массируют. Я к нему подсел с левой стороны на кровать, взял за руку.

— Видишь, я совсем не чувствую ноги и руки, все — это конец, — сказал Борис Николаевич и заплакал.

— Борис Николаевич, подождите, все пройдет. Врачи у нас славные, поправят.

Потом стал ему рассказывать про Рузвельта:

— Не только на вас свалилась такая беда. Вспомните Рузвельта. Он в коляске ездил и нормально руководил страной. В волейбол, конечно, играть уже не сможете, но ваша голова важнее. Главное, не отчаиваться и выжить.

Ельцин меня очень внимательно слушал. Если ему тяжело, он всегда слушает того, кто рядом.

Программу визита, конечно, свернули, сославшись на обострившуюся ситуацию в Москве и коварные замыслы Хасбулатова.

К десяти утра врачи воскресили президента. Он сел в машину, и ее подогнали прямо к трапу ИЛ-62. Никакого почетного караула, официальной церемонии проводов не было. «Обрубили» и прессу. Ногу Ельцин волочил, но смог сам, потихоньку добраться до люка фюзеляжа. Поднимаясь по трапу, рукой он крепко держался за поручень. Я подстраховывал снизу и готов был в любую секунду его подхватить. В душе я благодарил Бога, что не пришлось президента затаскивать в самолет на носилках — они понадобились во Внукове.

Остановка в Шенноне

Из Америки в Россию мы возвращались через Шеннон. В ирландском аэропорту нашему самолету предстояло пробыл около часа — у президента Ельцина была запланирована сорокаминутная встреча с премьер-министром Ирландии. Но встреча не состоялась. Вместо Бориса Николаевича по трапу спустился первый вице-премьер правительства Олег Николаевич Сосковец и, не дав опомниться изумленному Альберту Рейнольдсу, сам начал дипломатическое мероприятие.

Пресса на следующий день «взорвалась». Российские и зарубежные журналисты излагали десятки версий, одна неправдоподобнее другой, почему все-таки Борис Николаевич не вышел из самолета. Официальному сообщению президентской прессслужбы: дескать, Борис Николаевич так сильно утомился, что попросту проспал встречу в Шенноне, — никто не верил. Видимо, многие понимали: в самолете произошло неординарное событие, за тайной завесой которого кроется нечто большее, чем рядовой дипломатический конфуз.

…У меня сохранилась забавная фотография: Клинтон едва не падает от смеха, а Ельцин продолжает его смешить. Переводчик же сохраняет непроницаемое, напряженное лицо, будто вынужден переводить поминальную молитву.