Новый Мир. № 2, 2002 - Журнал «Новый мир»

2. III. «Муж, говорите, не пьет ли?» — «Да выпивает: где уж это нонче, штобы не пить! В деревне-то все пьют, от мала до велика, почитай, ни одного мужика трезвого нет — все пьют! Сам знаешь, время-то какое нонешнее, не прежнее время-то!»

«Вот что, мой батюшко, доктор ты мой любезный, разъясни ты мне, к чему это: как двенадцать пробьет ночью, так слышу вдруг пение, церковное пение? Таково-то хорошо станет… И зачну я молиться… За всех молюсь и за тебя, хороший человек, молюсь! Может, потому это Господь-батюшка устраивает, что никогда я грубого слова никому не сказала, чертом ни разу не обругалась… А молиться люблю, хорошо молиться ночью-то, никто тебя не потревожит, и вся-то жизнь вспоминается. Уж если не приду к тебе вскорости — значит, считай, что я уже на том свете. А помирать буду — попомни это! — при последнем вздохе молиться за тебя буду!»

«Нонче дети-то больно розврбощены, уж до того розврбощены, что и не выговоришь! Слава Богу, что я уж с лета ничего не вижу, ослепла… А теперь, грешница, молю Бога, чтобы оглохнуть мне, што ли, чтобы и не видеть и не слышать, што делается!»

7. III. «Замужем?» — «Да как вам сказать: ходит тут один… Определенной жизни нет — не как у людей!»

«Убалтория» (амбулатория).

«Ничего не пожалею, всего лишусь: овец продам, корову продам, только полечи ты меня, сделай милость! Ничего не пожалею… Теперь у меня куры заклались — яичек принесу: только будь отец родной, вылечи!»

Девица 19 лет, беременность 6 месяцев. Просит дать ей чего-нибудь, чтобы выкинуть. «Не о выкидыше, — говорю, — думать надо, а об алиментах…» — «Ну да! Алименты!.. Алименты-то лежат при смерти, зашибло деревом в лесу! С какого лешего алименты-то теперь искать?!»

15. III. «Нонче неудивительно: кажный месяц женятся».

«Прежде у меня уж вот какой хороший карахтер был! За карахтер все и любили. Сколько лет в прислугах жила! А теперь от одного слова на стену лезу, никак не могу стерпеть… А все они, проклятые, испортили!»

«Никакого в жизни спокою нету… Замужем жила только два месяца, а он возьми да и помри — уж такой лядащий, а туда же — жениться удумал! — потом корова заховыляла, потом локоть себе разбила, а теперь уж и сама не знаю, што со мной делается: неохота жить, да и все тут!»

18. III. «С ума сошла на старости лет: вздумала потанцевать на свадьбе! Вот теперь спина и болит… Да не обидно было бы, ежели бы свадьба-то была путевая, а то нонешняя, говенная-то!..»

25. III. «Все молила Бога: вразуми ты его — пришел бы он ко мне. А вот ты и пришел! Не оставляй ты меня, кормилец ты мой: доведи уж, ради Христа, до могилы!»

«В голове-то как тройка едет — уж до чего звонит, до чего шумит! А моча-то до чего ядуча: как попадет на тело, так все и изъест! Не оттого ли, что принес мне, этта, муженек колбаски: ну и съела я два кружочка? А ведь теперь пост-то больно великий?!»

Беременная женщина, 8 месяцев, пришла с жалобой на боли в животе. На улице парень ударил ее носком сапога в живот.

30. III. «Уж больно вы лекарство-то хорошее дали: ребята прямо одолели, только и пристают: мамка, дай твоего лекарствица! Так все и выпили, сама только попробовала!»

«Ухо заложило, а боюсь к ушному-то идти: уж больно он гордый!»

«Прости ты меня, сладкой ты мой, живитель ты наш!»

«Пришел мой муж в ГПУ и говорит: „Разрешите мне надеть шапку на т. Ленина, нехорошо — головка голая, на нее птицы садятся и гадят!“ Посмеялись: „Надевай, если сумеешь!“ Подошел он к памятнику да и давай ругаться: „Разрешили надеть шапку, а лестницы не дают!“ Ну и забрали его в милицию».

7. IV. Старик и старушка. Пришли полечиться. Большое горе у них. Внучка — любимая, единственная — имела «почетника». Шли с беседы, завел ее «почетник» в сарай и там изнасиловал. Хотела удавиться. Вынули из петли. Подала было в суд, а потом взяла обратно свое заявление: «Все равно, — говорит, — мне нужно или замуж за него выходить, или петлю надевать: все равно я человек конченый!»

— И девка-то такая смиренница да скромница. А ему только этого и нужно было, ни за что бы она не пошла за него по-добровольному — не нравился он ей. Да и как нравиться: самый отъявленный хулиган во всей округе. Теперь записались: уж какая это будет жизнь — одному Богу известно!

19. IV. «Сколько берете за прием? Сколько могу?! Потому и спрашиваю, что не вышло бы какого недоразумения… Вот также недавно пришел к одному доктору и тоже спросил его, сколько стоить будет. А он говорит: „Раздевайся, там видно будет!“ Послушал, рецепт написал. Вынул я рубль и спрашиваю: „Довольно будет?“ — „Нет, — говорит, — давай два!“ Што ты будешь делать: вынул всю мелочь из кармана и набрал 1 р. 70 к., не хватает трех гривенников. Рассердился он на меня, накричал и велел оставить пинжак: „Принеси, — говорит, — остальное, тогда и пинжак получишь!“ Так без пинжака и ушел».

20. IV. «На какие средства живу? На свои труды „кровяные“!»

25. IV. «Дочь моя в совпартшколе. Уж и не молоденькая — за тридцать будет, а в Бога не верит. Велела снять все иконы. Уж сколько я расстраивалась из-за этого, сколько слез пролила! Ничего не поделаешь — уж видно, так Богу угодно! Убрала одну маленькую иконку в комод. Ночью выну ее оттуда, помолюсь, поплачу и опять уберу».

28. IV. «Уж такая моя жизнь прискорбная, такая горькая, что и не пересказать! Муж-пьяница, как получит жалованье, так все и пропьет. А деток четверо. Не то что одеть, не всякий день найдется, чем бы накормить их. О себе уж не думаю: почти что голая хожу. Вчера получил жалованье, пришел пьяный, ни копейки не принес домой.

До того обидно сделалось, не вытерпела: сейчас, говорю, пойду в уком (коммунар он у меня), пусть тебя, подлеца, вышибут из партии! „Только посмей, — говорит, — сейчас же уйду и брошу вас всех к чертовой матери!“ А ведь и верно — бросит, не посмотрит и на детей. Уж такой народ стал безжалостный!»

2. V. «Занарок к тебе приехала, за сто верст, рожóный ты мой! У своих-то, у кревенских, почитай, всю избу пролечила, а все без толку! Сделай милость, рожóный ты мой, не оставь ты меня ради Христа! ради деток-то моих, рожóный мой! А я уж за тебя всю жизнь буду Бога молить, рожóный ты мой!»

4. V. «Всё жили с мужем честь честью, по-хорошему! А нонче, на Пасхе, напился он пьяный и давай меня ножом резать: немного не дорезал до смерти».

Разбитная, развязная девица, лет 20, комсомолка. Накрашенные губы и щеки, стриженая. Все время хихикает и играет глазами. Просит дать ей какого-нибудь лекарства, чтобы успокоить боли в животе и частые позывы на мочу. На мой совет сделать кой-какие анализы, чтобы точно определить болезнь и несколько дней полежать в постели, говорит: «Какие тут анализы — дело ясное: у меня триппер, и лежать мне некогда: мне сегодня надо ехать на вигоневую фабрику играть в спектакле! Вы дайте мне чего-нибудь на скорую руку: пустяки! поболит, да и отстанет! Я уж привыкла».

С тем же развязно-веселым видом поведала мне, что она на одном году сделала шесть абортов. Вид у меня, вероятно, был весьма смущенный и расстроенный после таких разговоров, потому что девица под конец весело расхохоталась. Целый день было у меня отвратительное настроение, точно прикоснулся я к чему-то скользкому, гадкому, тошнотному.

20. V. «Вы знаете моего мужа: из себя такой видный и красивый. Вот и поверила и вышла за него замуж. А теперь и узнала, что он обманщик: на мне на третьей женился. От первой жены у него шестеро деток оказалось, да от второй — трое, а теперь у меня от него 4-месячный ребенок. Экая я дурища: все жила честной вдовой, а теперь попала к зверю в образе человеческом. На что ему, окаянному, женщина, когда у него и так две жены настоящие, да еще и так, на стороне, сколько угодно! Известное дело — обобрал все мое имущество, а теперь и гонит!»

2. VI. «Хотела было отравиться, до того прискорбно было. Должно быть, только Господь не допустил до греха! Дочка записалась тут с одним. Все была девчоночка смирная, славная — все смущалась… А тут вдруг приходит с ним и говорит: „Мама, мы записались!“ Пожила две недели, а теперь пришла домой, теперь и сама кается».

«Молодежь-то нонче — как посмотришь — ужас берет! Мальчишки 13–14 лет с ножами, с кинжалами, с револьверами, со всяким этим припасом. Поганые все, матерщинники. Нам, женщинам — и старым и молодым, — пройти нельзя! Как увидишь — так и стараешься обойти сторонкой!»

28. VI. «Как увижу воду, так сейчас же захочется помочиться. Просто беда — не то што к реке — к ведру с водой и то подойти боюсь!»

Июнь. Чудесный вечер. В моем саду тихо, как в церкви. На небе ни одной тучки. Сидя на скамье над обрывом, вижу только одну красноватую звездочку на южной стороне неба. А оно такое бледно-зеленовато-синее. Чудится море, и в нем «белеет парус одинокий». С одной стороны обрыва стена диких яблонь (это мои дети, вырастил я их из семечек, полученных из Енисейского края), им уже 15 лет, еще недавно они сверху донизу были усыпаны белыми цветами, а теперь оделись крохотными яблочками: что-то удивительно трогательное в том, что я дал им жизнь здесь, в далеком от их родины краю, и кажется мне, что в этот тихий вечер стоят они, задумавшись, и, может быть, между дитей и матерью идет сейчас таинственная связь… Что я для них и что они для меня — не знаю; не знаю, но сердцем чувствую и свою с ними кровную связь. Что-то такое же родное и близкое и с маленькими сосенками и елочками, что сгрудились за моей спиной, и древними соснами и елями по другую сторону скамьи. Тихо, тихо… Угомонился человек — самое беспокойное существо на земле. Отдыхает земля от грубых выкриков, брани, пьяных песен. Наступил час ее покоя… В самую позднюю сторону ночи встает на молитву вечный молчальник — зеленый мир. Совершается какое-то великое таинство: земля служит своему Богу, и небо склоняется над ней, и слушает, и благословляет…