Гусарский монастырь - Сергей Минцлов

— Спасибо вам!… — от души вырвалось у Лени. Самые разноречивые чувства переполняли ее: и радость нежданного счастья, и горе по близкому человеку, и признательность к позаботившимся о ней людям… Слезы неудержимо текли по лицу ее.

Зарево понемногу ослабевало, но все еще держалось на небе и, когда пара взмыленных коньков Шилина остановилась у Московской заставы, он спросил у вышедшего из домика инвалида:

— Где это горит, Иван Семеныч?

— А кто ж его знает? — зевая, ответил тот. — Горит и горит… Каждый день, почитай, горит — на все не насмотришься! И что это ты, Смарагд Захарыч, по ночам ездить вдруг стал? — добавил он, открывая и пуская вверх шлагбаум. — Да ты с девкою? Ай да лю-лю! — инвалид свистнул.

Бричка заныряла по рытвинам и выбоинам, и скоро колеса ее загремели по Большой улице; дальний конец ее был ярко освещен, там словно стоял день; виднелась теснившаяся толпа народа, слышались возгласы, шум и треск горящего дерева.

— Это наш, то есть пентауровский дом горит?! — вскрикнула Леня.

Она угадала: когда они подъехали к месту пожара, дома уже не существовало; вместо него по истоптанному цветнику и обширному двору бегали люди, грудами высились столы, стулья и всякая утварь, какую успели спасти и вынести.

— Не слыхали — с чего пожар приключился? — обратился Шилин к ближайшей кучке людей.

— Кто их знает… — отозвался пожилой человек, купец по виду. — Сказывают, будто покойница, старая барыня, свечку с огнем оставила в барском кабинете…

— А умерла она где? — спросила Леня.

— В колидоре около него и померла! Пока занялись ей, то да се, все и заполыхало!

— Долго ли заполыхать? — поддержал другой. — Деревянное все!…

— От Бога не уйдешь! — проговорил Шилин и, поглядев еще немного на происходившее, повернул лошадей на Левицкую и оттуда к своему домику, где уже давно его и гостью ожидала Мавра.

События в Рязани развернулись следующим чередом.

Степан Владимирович сидел у себя в кабинете и от нечего делать пересыпал серебряные рубли из горсти в ящик, любуясь их видом и звоном, когда принесшийся во весь дух Ванька постучался к нему в запертую дверь и прокричал, что приехала Людмила Марковна.

Пентауров сморщился, быстро задвинул и запер ящик стола и с минуту колебался — идти ли ему навстречу или не идти? У бабушки, как он подозревал, должны были водиться деньги, и поэтому ссориться с нею ему не хотелось.

— Но если Ленька сказала? Ну что ж? Он пошутил, он барин, он вправе побалагурить!… — Он отпер дверь, снова запер ее за собой и, изобразив радость на лице, поспешил в гостиную, куда прошла Людмила Марковна.

— Бабинька, милая, как я рад вас видеть?! — заговорил он, входя в гостиную. — Я сам собирался сегодня проведать вас… Скушать чего-нибудь не хотите ли? Ей! — крикнул он, хлопнув в ладоши, но старуха остановила его.

— Не таранти, не хочу!… — сказала она, и по тону ее Степан Владимирович понял, что Леня ничего не передала ей. Это его окрылило.

— Поговорить с тобой приехала… — продолжала Людмила Марковна; она взглянула на сидевшую неподалеку свою спутницу и не успела еще указать ей головою на дверь, как та вскочила и, приговаривая: «Понимаю, матушка, все понимаю!…», ручейком потекла вон и оставила их вдвоем.

— Сядь… Не шмыгай перед глазами! — приказала Пентаурова.

Степан Владимирович повиновался, плюхнулся в кресло и закинул ногу на ногу.

— Ты дворянин или жулик? — спросила она, вперив в него темные глаза свои.

Степан Владимирович даже поперхнулся от такого вопроса и задранная вверх нога очутилась, где ей и следовало быть, — на полу.

— Бабинька, что за вопрос?! Разумеется, я дворянин!

— По-дворянски тогда ответ давай: где вольная?

— Уверяю вас, не знаю! Нету ее, нигде нету. Леня же сама смотрела! Отец, значит, ее вынул!

Пентаурова отрицательно качнула головой.

— Вынул ты! Зачем?

— Вы меня, бабинька, оскорбляете? — Степан Владимирович встал и раздул щеки с видом негодования. — На что мне ее вольная?!

Старуха с трудом высвободила из кармана толстую пачку серых сторублевых бумажек.

— Вот! — проговорила она. — Это цена ее вольной. И если завтра у меня ее не будет — Богом клянусь, — гроша медного не увидишь после меня!

Вид денег заставил разгореться глаза Степана Владимировича, но желание отомстить как следует одержало верх над жадностью.

Он сообразил, что нужно лишь как-нибудь протянуть время, и тогда не уйдут от него ни деньги, ни Леня.

— Бабинька, я в деньгах не нуждаюсь! — напыщенно ответил он. — Но раз вы мне не верите — вот вам ключ от кабинета, это от письменного стола. — Он достал из кармана один за другим два ключа и протянул ей. — Пожалуйста, осмотрите все сами…

Он был убежден, что старуха оттолкнет его руку, но она молча взяла ключи. Он несколько опешил и не без легкого беспокойства за свой ящик следил, как она опустила их в карман.

— Не пойму: разиня ты или… не Пентауров? — проговорила она. — Устала! Отдохнуть хочу!… — добавила она, протягивая руку внуку; тот подскочил, помог ей подняться и, бережно поддерживая, повел в ее спальную, где уже давно под надзором Марьи Ивановны хлопотала горничная, проветривавшая нежилую комнату и смахивавшая с туалета из карельской березы и такой же мебели накопившуюся пыль.

Спальная Людмилы Марковны находилась рядом с кабинетом, но старуха чувствовала себя такой разбитой, что не вышла и к обеду, и дважды являвшийся проведать ее Степан Владимирович к великому своему удовольствию дважды же выслушал у дверей шепот приживалки:

— Оченно слабы, лежат и не выйдут!

Не вышла она и вечером, и Степан Владимирович, проведав опять бабушку, отправился спать, полный радужных надежд на близкое пополнение своего ящика серыми бумажками.

— Не сопи так, дуралей! — весело заметил он Ваньке, стаскивавшему с него сапоги. — И отчего у тебя нос такой: в рот к тебе через него заглянуть можно?

— Не могу знать-с… — ухмыляясь, ответил Ванька. — Такой он уж у меня откровенный-с!…

Степан Владимирович захохотал.

— Нет, ты чучело! — сказал он. — Теперь скоро раздевать меня будет кто-нибудь получше тебя!

— Кто же-с?

— А потом — марш в коровник! — свирепо воскликнул Пенгауров, хлопнув ладонью по постели.

Ванька от испуга выронил из рук чулок, только что снятый с барской ноги.

— За что же-с? Помилуйте?! — пролепетал он.

— Да не тебе я, дурак, говорю. Я сам с собой разговариваю!

Ванька подоткнул одеяло под спину барину, взял платье на руку и собрался уходить.

— А перекрестить забыл, ослятина? — лениво, полусонно произнес Степан Владимирович.

Ванька выполнил и эту обязанность и на носках вышел из спальной.