Авиамодельный кружок при школе № 6 (сборник) - Марина Воробьева

– Марина, это ужасно, просто ужасно, – говорила я, промахиваясь мимо очередного шара. – Как тут вообще можно жить? Годами? Рождаться, воспроизводить себе подобных и умирать. Ну мы-то ладно, Марина, мы Полли ждем. Допустим, она даже когда-нибудь придет. Остальным-то зачем, Марина, зачем?

Мой пафос оправдывает то, что бутылка вина была открыта уже вторая, а вода кончилась еще на первой. Лето в наших краях выдалось чрезвычайно жарким.

– Годами?! – Марина так поразилась моему вопросу, что чуть не взрезала кием сукно. Мы вздрогнули и мысленно пересчитали наличность. Порвись зеленая ткань, мыть нам тут посуду до конца дней наших.

Тут-то мне и открылась удивительная правда этих мест. Годами… ха! За последние пятьдесят лет в деревне не родился и не умер ни один человек. Странность эта проходила мимо всех статистических учреждений, не замечалась журналистами и властями, и уж тем более не разносилась ни самими живущими в деревне, ни теми, кто уже уехал. Дураков нет. Ну, разве что я, так и не заметившая этого за несколько месяцев.

Все, все, кто жил в деревне, ждали Полли. Некоторые, тут Марина лукавила, вполне себе годами. Скажем, сама Марина пошла на четвертый и все еще не отчаялась. А настоящим старожилом был некто Марат, его дом стоял справа от моего и ничем от него не отличался, разве что выкрашен был в другой цвет. Марат торчал в деревне уже седьмой год, а Полли все не шла к нему и не шла. Ко всем, объясняла Марина, приходит рано или поздно, но не к нему. Марат, правда, не унывал, ездил подрабатывать в поселок и регулярно устраивал всей деревне небольшие пирушки; такие золотые руки были в цене и на отсутствие денег он не жаловался. Говорят, в поселке у него даже родился ребенок, но так то в поселке.

Здесь же население действительно прирастало исключительно теми, кто повелся на странную историю о Полли, что приходит холодным утром, пахнет мятой и отвечает всего на один вопрос. Я чувствовала себя идиоткой: прожить здесь столько времени и ничего не заметить.

К сентябрю я окончательно одурела мыть полы и гонять шары, в голове нарастало глухое раздражение. В деревне прибавилось народу, Марина говорила, что осенью это обычное дело и к новому году большая часть сбежит, так и не дождавшись. Полли же за это время видели всего двое: старый полуслепой удмурт, почти не говорящий по-русски, и хипстерского вида чувак откуда-то из Подмосковья. Этот, по-моему, от встречи слегка тронулся головой. Уезжал он во всяком случае в таком просветленном виде, что нас с Мариной слегка подташнивало. Раздал оставшимся свое барахло и укатил на попутной машине, глазами подсвечивая трассу не хуже фар. Мне от него достался старый полосатый плед, Марине – Библия на английском в тонком кожаном переплете, Марату – деревянные четки… Ни удмурта, ни хипстера никто особо не провожал, как оказалось, не принято, но после обоих отъездов вся деревня уходила в тихий недельный запой.

Ко мне Полли пришла в утро, когда я как раз твердо и окончательно решила, что с меня хватит, я так больше не могу и надо убираться отсюда. Гори эта деревня синим пламенем и вся прикамская мистика вместе с ней. Не могу больше, не могу, не могу, не буду. Мне надо домой.

Это было действительно холодное утро, третье после моего дня рождения, первые октябрьские заморозки. Ночь мне не спалось, я выкурила столько сигарет, что у меня болели легкие, и чудовищно замерзла. Обмотавшись пледами и платками, я напоминала француза из детских исторических книжек. Горестного такого француза, которому наплевать на этих русских, эту Москву и хочется к маме.

На Полли же было летнее платье, в каких-то детских цветочках, они были ей к лицу, но совершенно не гармонировали с ее мистическим образом. Она села к столу, поджала босые ноги, и не было похоже, что это от того, что она замерзла. Ей явно не было холодно этим холодным утром, и мне стало неловко за свои платки и носки. В конце концов, не крещенские морозы стоят, всего-то около ноля; а в доме-то всяко теплее.

Полли сидела и молчала, а я стояла, переминаясь с ноги на ногу, и смотрела на нее. На ее волосы, на ее нос и уши, на пальцы с обгрызенными ногтями, на веснушки, на цветы на платье… В комнате остро пахло мятой, и это было приятно и мучительно одновременно. Насмотревшись, я сказала:

– Доброе утро. Один вопрос, да?

Полли кивнула. Я уже не ждала ее, я хотела уехать и все вопросы, которые я по-настоящему хотела ей задать, съела змейка по имени Тоска. Поэтому я помялась еще немного, набрала воздуха и спросила:

– Почему такое имя? Полли – это же не по-русски…

Правая бровь Полли взлетела под челку, рот приоткрылся. Мне показалось, что она удивилась или, что будет очень плохо, обиделась и самое время начинать оправдываться.

– Я в смысле… ну, это просто непривычно. Русские… ну, русскоязычные таких имен не дают же…

Я сбилась и заткнулась, будучи уверена, что испортила все и насовсем. Но, оказалось, нет. Полли вернула бровь на место и улыбнулась, и не было в этой улыбке ничего мистического, таинственного или зловещего. Обычная женщина, обычная улыбка. Может быть мы могли бы подружиться, или хотя бы просто ходить играть на бильярде и пить красное сухое, разбавляя его водой.

– А меня в честь бабки назвали, – и голос у нее тоже самый обыкновенный. Приятный, негромкий, плавный… – Ее Аполлинария звали. Но я сократила…

По-моему, я так в жизни не смеялась. От моего хриплого хохота взлетели птицы с деревьев, треснул ночной ледок на лужах, где-то над ГЭС жахнула молния и проснулась вся деревня – но тут же обратно сделала вид, что спит крепким сном. А под ложечкой, там, где происходит вся внутренняя жизнь, издав сиплый звук, сдохла змейка по имени Страх. Товарки тут же сожрали ее, не дав ни единого шанса разложиться и отравить меня в последний раз.

Я уехала сразу же. Не дожидаясь петухов, не подумав о том, что надо бы разбудить Марину или еще кого-нибудь и хотя бы попрощаться. Закинула все, что нашла, в чемодан, попрыгала на нем для верности и рванула. Мне повезло, на трассе до поселка меня подхватил ранний дальнобойщик, а там уже было просто: автобус до Ижевска, такси в аэропорт, самолет до Москвы, аэроэкспресс, метро, поезд, маршрутка. Уцелевшие змейки внутри шипели, извивались, задевая хвостами сердце и прокусывая кожу изнутри. Я шипела в ответ и неслась через билетные кассы, турникеты, эскалаторы, туннели и переходы. Быстрее, быстрее, впереди еще столько всего, а я уже почти опоздала.

– Где ты была, господи, где ты была столько времени? – орала на меня заплаканная систер Елизавета, а ее муж смотрел тяжелым взглядом, и я явно ощущала его желание стукнуть меня посильнее. – Господи, ну почему ты даже не позвонила?!