Особая необходимость - Владимир Михайлов

— Счастья тебе, и — спасибо, милая, — сказал он женщине и поклонился в ту сторону, где стоял аппарат. Он и сам не знал, за что благодарит, но сказал это так сердечно, словно слова могли долететь до нее. Хотя — кто знает? — может, каждое, даже самое тихое слово благодарности и любви не теряется в пространстве и всегда достигает того, кому оно послано, летя со скоростью, о каких еще ничего не знает теория относительности?

Потом он вынул пластинку из аппарата, чтобы голос не звучал зря: только в трудные минуты следовало слушать его… Он подумал, что непременно возьмет этот голос с собой на Землю — если вообще вернется на Землю — и жена его не будет ревновать.

О чем-то еще он хотел было подумать, обрывок мысли промелькнул в голове. Нет, не о том, что надо немедленно идти в оранжерею. О чем-то другом. Показалось — но почему вдруг показалось? — что уходить отсюда еще рано… Что он, может быть, и не так уж прав… Но откуда такое чувство? С чего вдруг? Вот сейчас он вспомнит. Сейчас…

Но на пороге каюты вырос Коробов.

— Все в сборе, — коротко доложил он, и Сенцов зашагал за ним, так и не додумав чего-то до конца.

Космонавты, не разговаривая, стояли в рубке. Каждый приготовил свой груз. Больше они не вернутся сюда так скоро…

— Ну, что ж — присядем, как полагается… — сказал Сенцов, и все сели на минуту. Все уже было собрано, все готово к уходу наверх.

Сенцов оглядел друзей.

Они уже принадлежали истории — пять человек, сидевших в чужой рубке.

Они принадлежали истории, как первые люди, встретившиеся с иной цивилизацией. Но даже если бы этого не было — а на Земле ведь об этом пока ничего не знали — они все равно принадлежали истории, как люди, погибшие вне Земли, при штурме Пространства. Еще живые, они были погребены под невообразимой толщей отделявших их от родной планеты просторов, которые когда-нибудь покажутся совсем не страшными.

И все же, подумалось Сенцову, они — не капитулировавшая армия, а отдыхающие между боями солдаты.

Отдыхали бойцы… И, как обычно бывает на привалах, сперва только какое-то гудение послышалось в тишине. Сначала непонятное, оно становилось все громче и громче, потом из него возникла мелодия — это Раин напевал себе под нос старую-престарую песню.

Едва разобрав напев, Сенцов подхватил ее — так же негромко, потому что песня эта была из тех, какие поются не громкими и хорошо поставленными голосами, а тихо, чуть, может быть, неправильно и хрипловато, с тем трудно определимым качеством, которое по-русски называется задушевностью, и не может его заменить никакая школа и даже талант.

Это была песня, родившаяся в далекие годы, — такие далекие и такие близкие им сейчас; песня, в которой как бы сконцентрировалась вся романтика того нелегкого времени…

В ней пелось о двух друзьях, которые служили в одном полку — пой песню, пой… (Пой, что бы там ни было: не тебе одному пришлось нелегко!) и, несмотря на разницу характеров, они дружили настоящей дружбой (в песню вступили Коробов и Азаров: кому, как не им, летчикам, знать цену настоящей дружбе!), а потом однажды вызвал их к себе командир и приказал ехать в разные края страны (огромной страны на той далекой планете), и они ничем не выдали своей грусти при расставании («И мы не выдадим», — подумал Калве, присоединяясь к другим и напевая мелодию, хотя и не знал слов), один из них сел в автомобиль, а другой — в самолет («А нам вот… не на чем нам лететь…» — подумалось в этот миг каждому), и один из них вытер слезу рукавом, ладонью смахнул другой…

Земная песня звучала в призрачно, неправдоподобно освещенной рубке. И так неистово захотелось каждому еще хоть на час увидеть Землю — родную, суровую и прекрасную, куда бы тебя ни посылали командиры. Землю, где тоже поют, собравшись в кружок, и хорошими, родными голосами подпевают женщины.

Женщины… И эта тоже, верно, пела, провожая своего… Погоди. Погоди, погоди… Пела? Ну, конечно, она именно пела! Пела?!

И вдруг Сенцов поднялся во весь рост, глаза его засверкали.

Впервые с такой отчетливостью он постиг, что те, кто построил звездолет и эту ракету, были такими же, как люди. Они так же любили — а значит, так же ненавидели, так же страдали, так же радовались и так же мыслили, и поэтому никакого бессознательного зла не могло быть скрыто в их технике…

И еще он понял, что возможность выбраться отсюда все же существует.

— Слушайте, космопроходцы! — громко сказал он. — Мы все продумали, и иного выхода у нас нет. Только уходить… Лететь — безумие, мы даже не знаем, как включаются двигатели… Но мне почудилось… мне кажется… Вы понимаете, ведь это строили люди. Люди! Пусть они иначе себя называли, как бы они там ни выглядели… А ведь не может один человек в таком деле подвести другого! Лететь нельзя, потому что не умеем управлять ракетой. Но Земля ждет! И ведь они же летали! А может быть, и мы сможем? Может быть, здесь совсем и не надо управлять? У меня такое чувство, что разгадка — где-то рядом, стоит только ее поискать как следует…

— Дело ведь не в наших пяти жизнях, черт их возьми совсем… — перебил Раин. — Мы-то могли погибнуть и не только здесь… Но люди ждут нас! Если мы не вернемся — есть ли гарантия, что следующая экспедиция полетит? Земля, может быть, вообще прервет исследования, будут снова перепроверяться все расчеты и конструкции, уйдет время — может быть, годы… Мы должны вернуться!

— Должны! — сказал Сенцов. — Вы, конечно, понимаете, что в этом — уже риск. Мы отказываемся от более медленного, хотя и верного, по-моему, способа — от поисков связи. Но раз так — значит, ответственность ложится на ученых, теперь все зависит от вас. Да, я поверил, что выход такой есть. Но если у вас еще есть сомнения — говорите!

Наступила мгновенная тишина — ив нее вошел негромкий голос Калве:

— Что касается меня, то я стою на прежней точке зрения. Лететь можно, лететь нужно. Слишком важной была и остается наша задача, даже если… — он недоверчиво покосился на Азарова, на Сенцова, — даже если никаких новых открытий и нет — все равно. И я утверждаю, что мы уже очень близки к решению загадки. Оно буквально носится в воздухе…

— А ну, прикинем… — сказал весело-лениво Коробов, придвигаясь к столу. — Ведь, по сути дела, дом у нас почти рядом. — Он стремительно начертил на столе пальцем два концентрических круга. — Вот Марс, а вот же — Земля…

— А тут Венера, — дополнил Сенцов и начертил третью концентрическую окружность — поближе к Солнцу. И тут же вздрогнул — так резко схватил его за руку вскрикнувший Раин.

— Ты что? — спросил Сенцов.

— Ничего… — сказал Раин. — Просто, я — идиот! Марс, Земля Венера… А в центре что, я вас спрашиваю?!