Сны в руинах. Записки ненормальных - Анна Архангельская

– Узнай сначала хотя бы её имя, а потом и знакомиться можно.

Расти неуверенно засопел, похоже, уже запутавшись:

– Это что ещё за выдумки? Я теперь имена твоих подружек угадывать должен, что ли?

Я чувствовал себя полным идиотом, неуклюжим болваном, а Расти всё никак не желал помочь моему истерзанному самолюбию выкарабкаться из этих сетей неловкости.

– Да не знаю я её имени, в этом и проблема! Я вообще ничего про неё не знаю. Видел пару минут и только…

Расти иронично поддакнул, уже заранее отрицая для себя возможность такого немыслимого бездействия моей хвалёной наглости, не веря в то, что я над ним не насмехаюсь и не разыгрываю, выискивал в моём сбивчивом бормотании какие-то ловушки.

– Правда, не знаю, – подбодрил я его веру в мою честность.

Он ухмыльнулся, внимательно глядя на меня, и искры издёвки ещё шустрее запрыгали в его глазах.

– Ну ты просто человек-загадка, Тейлор. Пойди и спроси. Без меня ты с такой незатейливой задачей справишься? Или перед твоим носом листок с текстом подержать, чтоб не заикался?

Расти дурачился, веселя застоявшимся сарказмом, безопасно развлекался, чувствуя, что я как никогда далеко спрятал свою вспыльчивость, что нервы мои сейчас просто не способны на злость и каверзы. Жалея, что зануда Расти никак не может принять любую, даже неприкрытую просьбу о помощи до тех пор, пока она не выражена чётко и определённо, я вздохнул. Он, как дотошный, припорошенный офисной пылью бюрократ, словно бы требовал заявки, заполненной по всем пунктам.

– Не могу, – уставая повторять очевидное, раздельно и по слогам, максимально доходчиво сказал я.

Но Расти тут же, не дослушав, радостно хохотнул:

– Эй, а она вообще существует? Или ты её просто так выдумал? От гормональной тоски? Или чтобы поговорить о чём было в суровых мужских компаниях?

Не собираясь даже представлять, в каких недрах своего неуклюжего разума Расти выкопал эту «гениальную» идею, и без того уже заметно теряя терпение, я перебил:

– Существует. Или я действительно рехнулся, и мне всё это привиделось. Тогда, конечно, будет обидно.

Расти усмехнулся, но я не дал ему встрять с какой-нибудь очередной пошлой фантазией:

– Ладно, давай серьёзно. Она учится на пилота, и это всё, что я знаю. На прошлой неделе у них лётная практика началась.

Расти уставился на меня в каком-то немом, оторопелом изумлении. Как будто я сказал нечто парадоксально-глупое, нелепое, и он всё никак не мог поверить в этот вздор.

– Она – пилот? – наконец-то выловил он свою застрявшую мысль. – Тебя как к этим «пернатым» занесло вообще?

Я начинал раздражаться оттого, что Расти говорит вовсе не о том, что он никак не хочет сосредоточиться и разбрасывается своими вопросами совсем невпопад.

– Да неважно как занесло! По приказу, как ещё? Мне твоя помощь нужна, вот и всё.

Но Расти вдруг совершенно неожиданно заупрямился.

– Помощь ему нужна… – пробурчал он. – Может, мне в базу данных влезть? Или досье её выкрасть? Или лучше её саму похитить, ведь так информация, без сомнения, достоверней будет, как считаешь? Не трудись, я за тебя отвечу: нет, нет и нет, – он саркастично-ворчливо топтал мои иллюзии. – Влюбись в кого поближе, тогда и побеседуем. Тебе мало девушек вокруг? Сам оригинальничай пока не осточертеет, но я в небо за твоей красоткой не полезу. А под трибунал тем более.

Я чуть не заплакал от этого насмешливого отказа. Почему Расти никак не хотел понять, насколько важна для меня та девушка? Что без его шпионских талантов мои шансы заинтересовать её стремительно и наперегонки несутся к нулю? Я едва представил себе сцену своего беспомощного ухаживания, и уже хотелось застрелиться от неизбежного унижения. Как-то так сложилось, что эта элита наших войск, «боевые ангелы-хранители» редко и мало считались с заслугами копошащейся в пыли, суетливо и шумно бегающей по полям сражений пехоты. Наверное, это неизлечимая болезнь любой армии – каждый род войск воображает важнейшим для победы именно себя, агрессивно отбирая порции славы и доблести у всех остальных. Так что будет поистине удивительно, если она пожелает обратить хоть какое-то внимание на назойливого бескрылого поклонника без заслуг и внушительного звания, с одной лишь восторженной развязностью в арсенале. Но рассчитывать на подобное чудо из чудес было бы невероятно глупо. И хотя я очень на него надеялся, но всё же не рассчитывал. А чтобы заинтересовать такую девушку, мне нужна была информация. Любая – от любимого цвета до даты рождения её собаки. Что угодно, что моя изворотливая находчивость в этой войне за благосклонность сможет использовать. И я надоедливо ломился сквозь упрямство Расти.

– Расти, ну пожалуйста. Только у тебя получится такое провернуть. Ты ведь про кого угодно можешь добыть информацию. Не зря же природа дала тебе этот дар? Помоги мне один раз, и я больше никогда ни о чём тебя не попрошу, – как ребёнок, выпрашивающий что-то заветное, долгожданное, я цеплял его руки, умоляюще заглядывал в глаза. – Я же не требую секретных сведений. Узнай про неё хоть что-нибудь, что угодно. Ты можешь, я знаю. Если не ты, то никто…

Лесть, лесть, лесть… Как же много на неё можно купить! Великолепнейшая, вечная и неразменная «монета» человеческого общения, номинал которой определяется лишь опытностью души.

Я тормошил тщеславие Расти, закармливал комплиментами, преувеличивал и приукрашивал его находчивость и таланты разведчика. Я тащил его на поводке его же гордости, дразнил трусливым нежеланием принять этот сложный вызов, пока его же самолюбие не стало мне союзником. И он всё-таки сдался.

III

– Ну всё, Тейлор, похоже, ты доигрался, – Расти мотнул головой, указывая куда-то мне за спину. – Только не суетись, – тут же одёрнул он моё автоматическое желание обернуться. – Твоя «птичка» тебя всё же выследила. Шустро она сообразила.

Расти говорил, ухмыляясь, словно о чём-то совсем постороннем, точно рассказывал что-то занимательное. Но глаза были серьёзны, и я прекрасно чувствовал его напряжённую, затаившуюся в этой хитрости тревогу.

– И что она делает?

Я с трудом сдерживал дрожание своих нервов, странное, упорное, рождённое и страхом и радостью какое-то необъяснимое, паникующее воодушевление.

– Угадай, – тут же съязвил Расти. – Держит в руках приговор трибунала и машет тебе им.

Я снова чуть было не оглянулся, как будто намереваясь проверить эту злую шутку, успокоить всполошившуюся мнительность.

– Ничего не делает, – сжалился над моей трусостью Расти. – Стоит и смотрит. На тебя.

От этих слов, от одного только понимания того, что она смотрит мне в спину – наблюдает, изучает и Бог знает, что уже успела про меня надумать, – мои лопатки сковало вязким холодом. Дробная, резвая дрожь пробила сразу всё тело, и движения тут же стали неловкими, непослушными. Как марионетка я запутался в каких-то невидимых, липнущих к рукам и ногам нитях и ничего не мог с этим поделать. Расти исподлобья осторожно присматривался, а я боялся пошевелиться лишний раз, словно эта скованность была чем-то спасительным, защитным секретом выживания, пронесённым сквозь тысячелетия – замереть, не дышать, авось не заметят. Нелепо и глупо.

По лицу Расти я безуспешно пытался выяснить, насколько близки и суровы надвигающиеся проблемы.

– Вот скажи мне, как она тебя вычислила?

Он был как будто спокоен, сказал это едва слышно, даже как-то сонно. Но я прекрасно знал, что именно так и действует его паника. Таясь внутри его души, отгораживается какой-то странной, резкой усталостью, прячется в этой видимости апатии. И потому в минуты страха Расти словно бы затихал, останавливался – порой лишь на миг, – но нуждаясь в этом секундном замирании нервов, чтобы сосредоточиться, упорядочить свой испуг, заставить себя искать спасения.

Трибунал. Это было куда страшнее гражданского суда, через который мы оба уже прошли, и в котором тоже не было ничего приятного. Но теперь это будет приговор не только свободе, не просто утраченным, оставленным за решёткой временем. Вместе с погонами и званием трибунал лишал чего-то большего – чести, гордости, уважения… Целой части души, которая незаметно и необъяснимо сжилась с армией, с навязанными шаблонами, приклеилась ко всем этим знакам отличия, шевронам, нашивкам. И снять эту форму по вердикту суда было позором. Анафема, приправленная заключением и общим, нескрываемым презрением. А этого Расти, пожалуй, и не вынесет…

И лишь теперь, заметив в нём этот его загадочный рефлекс спокойствия в опасности, я подумал вдруг, что в своих эгоистичных затеях совсем не потрудился поинтересоваться, насколько рискованно втянул его в эти игры с уставом. Чего на самом деле стоила ему та информация?