Око за око - Мария Александрова

Вопреки своим дурным предчувствиям, Ярослав остался жить и, более того, даже не был ранен, хотя ему пришлось поучаствовать в первом натиске под Добрыничами. Будучи не уверенным в успехе своего предприятия, Гришка не захотел упускать друга из вида, оттого приказал Ярославу оставить казачий отряд под командованием Анатолия Даниленко и перейти непосредственно под его командование. Ярослав возражать не стал, понимая, что это обидит друга, вот почему Евсеев оказался в Путивле вместе с Гришкой.

Оправившись наконец после неудачи под Добрыничами, Григорий не стал терять времени даром. Его разведчики проникали всюду от равнин Днепра до Уральских гор и Крымских степей, бродили вдоль Дона, Волги, Терека и Яика, всюду будоража население и набирая из воинственных племен местные ополчения.

Этих восстаний в Москве явно не предвидели — дело принимало серьезный оборот, а в очередной раз войска Бориса споткнулись на осаде маленького городка Кромы. Всю весну 1605 года боролись из-за этого пункта, откуда казаки легко могли легко угрожать тылу московской армии; для Отрепьева его потеря закрывала пути к Калуге. Вынужденный идти правым берегом Оки, он встретил бы на переправах ряд сильных укреплений, защищавших доступ к столице.

Сооруженный в 1595 году, этот маленький городок стал вечной головной болью Борисовых войск. Господствуя над левым берегом реки Кромы, он был окружен болотами, через которые проходила всего одна дорога. Сам город с посадами были укреплены по образцу московских крепостей: снаружи высокий земляной вал и такая же бревенчатая стена внутри с башнями и бойницами. Весь гарнизон состоял из двухсот стрельцов и немногих казаков.

Шереметев начал осаду в конце 1604 года, вел без успеха до марта, когда к нему присоединились главные силы Бориса и скоро завладели земляным городом; самый кремль частью сожгли, частью разрушили. Однако осажденные казаки оказывали стойкое сопротивление, скрываясь, как кроты, в подземных траншеях.

Ими командовал атаман Корела, слывший колдуном, маленький человек, весь в рубцах от незаживших ран. Его казаки лучше выносили все лишения и тяготы зимнего времени. Они привезли с собой много саней, служивших передвижной защитой, куда заботливо прятали запасы, сухари и водку. Забившись в норы, они пили и пели песни, а по временам выбирались из логовищ, чтобы смутить осаждающих меткостью своих долгоствольных мушкетов или просто побахвалиться…

Отрепьев, прекрасно осознавая, что бы для него значило потерять Кромы, держался за городок изо всех сил, стараясь помогать крепости даже из Путивля. Так, однажды, несмотря на осаду, ему удалось переправить туда сто возов хлеба и пятьсот казаков.

Чутье не подвело Отрепьева в том, что именно Кромы решат исход всего дела. Однако ни мнимый царевич, да и никто из войска, даже не предполагали, что это произойдет таким странным образом. Именно под Кромами Григорию пришлось узнать весть, которая потрясла всех…

Глава 40

Странно, но утром 5 мая и Григорий, и Ярослав проснулись с одним и тем же чувством — чувством огромной легкости, как будто у них с плеч сняли огромный груз.

— Кликни Евсеева, — умываясь, приказал Отрепьев Дворжицкому, который тоже проснулся рано.

Дворжицкий повиновался, и не успел Григорий и глазом моргнуть, как у него в комнате уже был Евсеев.

— Эх, Ярыш, — обращаясь к другу, весело сказал Гришка, — вроде нечему радоваться, а на душе-то как хорошо!

— Знаешь, Гришка, мне тоже, — не менее радостно ответил Евсеев, — только я знаю, что тому причиной.

— И что же?

— Сон мне хороший приснился, — признался Ярослав, — будто мы с тобой мешок зерна откуда-то украли. Да мешок огромный, нам с тобой тяжело, но отпустить никак нельзя.

— Ну и донесли мы этот мешок? — улыбаясь, спросил Григорий.

— Донесли, — рассмеялся Евсеев. — Вспотели, но донесли.

Дружный смех Гришки и Ярыша внезапно прервал стук в дверь: это был опять Дворжецкий.

— Димитрий Иоаннович, с вами сын боярский, Авраам Бахметьев, хочет переговорить. Из Кром прибыл, клянется, что весть важная, а потому хочет ее самолично царю сообщить.

— Что ж, зови этого самого Авраама, — в честь хорошего настроения, не раздумывая, согласился Григорий. — А весть хоть добрая?

— Говорит, что добрая.

— Ну, тогда тем более зови.

Минуту спустя в палатку влетел запыхавшийся Авраам. Худенький, невысокого роста с огромными глазами, он выглядел еще совсем мальчишкой. И действительно, поцеловав руку человека, которого он считал истинным государем, он с юношеским пылом обратился к Отрепьеву:

— Димитрий Иоаннович, весть из Москвы пришла — Борис Годунов скончался!

Григорий оторопело смотрел на Авраама, еще не понимая, что произошло, потом взглянул на Ярослава, словно не веря своим ушам. Евсеев с растерянным видом тоже смотрел на Отрепьева.

— Как скончался? Сам умер?

— Сам, — гордясь тем, что именно ему выпала высокая честь порадовать государя, сообщал Бахметьев. — Тринадцатого апреля обедал в Золотой палате с иноземцами. Встал из-за стола, а у него кровь из носа и ушей как хлынет! Лекари не смогли ничем помочь…

— Эх! — наконец придя в себя, изумился Отрепьев. — Вот это да! Не может быть! Знать, на то воля Божья, чтобы я царем стал! — на радостях кричал Григорий.

— Иди сюда, — подозвал Авраама Григорий и, крепко расцеловав Бахметева, щедро его наградил.

Грешно, конечно, радоваться смерти другого человека, но для Гришки, да и для всего его войска, эта весть и впрямь была радостной, даже несмотря на то, что престол все же не опустел.

Умирая, Борис оставил после себя двух детей — сына и дочь, и восемнадцатилетний Федор спокойно занял отцовский престол, когда мать его, царица Марья Григорьевна, подобно Ирине, уступила слезным мольбам всего народа и согласилась на воцарение сына.

Федор считался одаренным умом и способностями, однако он был юн, неопытен и, что самое главное, стараниями своего отца одинок. Борис так энергично удалял соперников и всех, кто казался ему опасен, что вокруг его семьи вскоре образовалась какая-то пустота. Зато мнимый Димитрий был дерзок и решителен, а щедростью и великодушием завоевывал все больше и больше сердец.

Новый царь, которому бездеятельность Мстиславского и Шуйского показалась подозрительной, решился на меру, перед которой отступал Борис: решено было их отозвать, а взамен отправить Басманова…

Семнадцатого апреля Петр Федорович прибыл в стан, созвал всех чиновников и рядовых под знамена и известил их о воцарении Федора. Басманов прочитал войску грамоты нового царя, причем весьма милостивые: юный монарх обещал верному, усердному войску беспримерные награды после сорочин Борисовых. Подобно Москве, войско присягнуло Федору, и с сим известием митрополит Исидор возвратился в столицу: сам Басманов доносил о том…

— Димитрий Иоаннович! К вам гонец прибыл, — доложил Григорию неизменный Дворжицкий.

— Кто таков? — удивился Отрепьев.

— Князь Иван Голицын, с сановниками и дворянами, с узником Годуновым.

— Готовься их принять немедля, — приказал Отрепьев, и его сердце радостно забилось. «Неужто случилось, — думал он, — неужто?»

Тотчас же после приказа к величаво восседавшему Отрепьеву прибыл князь Голицын со всею своею свитой и, смиренно бия челом, сказал:

— Сын Иоаннов! Войско вручает тебе державу России и ждет твоего милосердия. Обольщенные Борисом, мы долго противились нашему царю законному: ныне же, узнав истину, все единодушно тебе присягнули. Иди на престол родительский, царствуй счастливо и многие лета! Враги твои, клевреты Борисовы, в узах. Если Москва дерзнет быть строптивою, то смирим и ее. Иди с нами в столицу венчаться на царство!

Так Григорий узнал об измене Басманова, о которой не мог даже предположить! Да что там Григорий, вся Россия содрогнулась, не веря сей странной вести.

Но, как бы то ни было, семнадцатого мая Басманов, братья Голицыны и Салтыков провозгласили низложение Федора и воцарение Димитрия на собрании созванных ими представителей четырех городов — Рязани, Тулы, Каширы и Алексина, так что радостную весть Григорий услышал даже с опозданием.

Единодушно признанный войском как царь благодатный, Отрепьев распустил часть его на месяц для отдохновения, другую послал в Москву, а сам с двумя или тремя тысячами сподвижников шел тихо вслед за нею.

Везде и народ, и воины встречали его с дарами; крепости, города сдавались. Все ревностно преклоняли колена, славили Бога и Димитрия, как некогда героя Донского или завоевателя Казани! На улицах, на дорогах теснились к его коню, чтобы лобызать ноги мнимого Димитрия!

До полной Гришкиной победы оставалось только одно: чтобы его приняла Москва. А столица вряд ли бы встретила его с распростертыми объятиями — письма Григория туда не доходили, ответа не следовало. Да и не могло его быть — как-никак, на престоле уже был царь, и он не желал с ним расставаться.