Детектив и политика 1991 №3(13) - Дик Фрэнсис

Зимнего кубка. Но я не вскочил с постели, радостно приветствуя наступивший день. Я медленно перевернулся с живота на бок, закрыв глаза от боли в каждой мышце от шеи до пояса; спину и запястья остро саднило. Я и вправду чувствовал себя неважно.

Джоанна вошла в комнату с дымящимся кофейником и поставила его на столик возле постели. Лицо у нее было бледно и ничего не выражало.

— Кофе? — спросила она, лишь бы что-то сказать.

— Спасибо.

— Как ты себя чувствуешь? — Вопрос прозвучал как на приеме у врача.

— Живой.

Наступила пауза.

— Ну пожалуйста, — воскликнул я. — Или ударь меня, или улыбнись — или то, или другое. Не стой так с трагическим видом, будто Альбертхолл сгорел в первую ночь после представления "Прометея".

— Черт возьми, Роб, — сказала она, и лицо у нее сморщилось от смеха.

— Перемирие?

— Перемирие, — согласилась Джоанна, все еще улыбаясь. Она даже снова села на край матраса. Я перевел себя в сидячее положение, морщась от боли и высвобождая руку из-под простыни, чтобы взять кофе.

Рука очень напоминала гроздь свежих говяжьих сосисок. Я вытащил вторую. Еще одна гроздь. Кожа на обеих руках страшно натянулась, и они выглядели неестественно красными.

— Проклятье. Который час?

— Около восьми. А в чем дело?

Восемь часов. Мой заезд в два тридцать. Я должен быть в Аскоте самое позднее в час тридцать, дорога на такси займет минут пятьдесят. Пусть будет час с дорожными пробками. Мне остается четыре с половиной часа, чтобы сделать себя способным для скачек. И, судя по тому, как я себя чувствую, работа предстоит тяжелая.

Я начал размышлять, что делать. Турецкие бани с паром и массажем? Но я потерял слишком много кожи, чтобы эта идея вызывала удовольствие. Гимнастический зал? Возможно, но там слишком резкие движения. Легкий галоп в парке? Хорошее решение в любой день, кроме субботы, когда парк битком набит маленькими девочками прогуливающимися верхом в сопровождении конюхов. Или еще лучше галоп на скаковой лошади в Эпсоне, но нет ни времени договориться, ни объяснения, зачем мне это нужно.

— В чем дело? — повторила Джоанна.

Я объяснил.

— Ты серьезно? Ты решил участвовать сегодня в скачках?

— Да.

— Но ты не сможешь.

— В этом все дело. Сейчас мы должны обсудить, как сделать, чтоб я смог.

— Я не то хотела сказать, — запротестовала она. — Ты выглядишь совсем больным. Тебе надо спокойно отлежаться в постели хотя бы один день.

— Я отлежусь завтра. Сегодня мы с Темплейтом участвуем в Зимнем кубке. — Она стала энергично отговаривать меня, и тогда я объяснил, почему я должен участвовать. Я рассказал о ненависти Кемп-Лоура к жокеям и о том, что случилось вчера, когда она нашла меня в телефонной будке. Я не смотрел на нее, когда рассказывал об????? сбруйной, по понятным причинам мне было противно описывать свое бессилие даже ей, и, безусловно, я никогда не повторю рассказа кому-нибудь еще.

Когда я замолчал, она с полминуты смотрела на меня без единого слова — тридцать долгих секунд, — потом откашлялась, и проговорила:

— Да, понимаю. Тогда нам лучше поскорей взяться за дело, чтобы ты был готов к скачкам. — Я улыбнулся. — С чего начнем?

— Горячая ванна и завтрак. И можно послушать прогноз погоды?

Она включила радио, там передавали какую-то отвратительную утреннюю музыку, и начала убирать в комнате. Сложила одеяло, которым укрывалась ночью, и взбила подушки на софе. Музыка прекратилась, и в восемь тридцать начался обзор утренних газет, потом прогноз погоды и объявление распорядителей скачек в Аскоте о том, что, несмотря на легкий мороз, соревнования состоятся.

Джоанна выключила радио и обернулась ко мне:

— Ты твердо решил ехать в Аскот?

— Твердо.

— Хорошо… Тогда я скажу тебе… Вчера вечером я смотрела передачу "Скачки недели".

— Неужели? — удивился я. — Ты смотришь передачу о скачках?

— Да, смотрю иногда, после того как показали тебя. Если я дома. Короче говоря, вчера вечером я смотрела.

— И?

— Он, — нам не надо было уточнять, кого она имеет в виду, — он почти все время говорил о Зимнем кубке, заготовил биографии лошадей и тренеров и тому подобное. Я ждала, что он упомянет тебя, но он даже имени не назвал. Он только говорил, как великолепен Темплейт, и ни слова о тебе. Но вот что, я подумала, ты должен знать. Он сказал: мол, это такие важные скачки, что он сам будет их комментировать и сам возьмет интервью у жокея-победителя. Если ты сможешь выиграть, он будет вынужден рассказывать, как ты сделал это, уже довольно горькая пилюля, а потом ему еще придется поздравлять тебя на глазах у нескольких миллионов зрителей.

Я благоговейно взглянул на нее.

— Ты гений! — воскликнул я.

— Так же как он интервьюировал тебя после скачек на Святки, — добавила она.

— Думаю, после скачек на Святки он решил мою судьбу. А ты, как вижу, часто смотришь передачи Кемп-Лоура?

Она взглянула на меня, чуть откинувшись назад.

— Да… это не тебя я видела прошлым летом скромно сидевшего в последнем ряду на моем концерте в Бирмингеме?

— Наверно, свет рампы ослепил тебя, — возразил я.

— Ты постоянно удивляешь меня.

Я отбросил простыню. При дневном свете черные дамские рейтузы выглядели еще более нелепо.

— Мне лучше встать. У тебя найдется что-нибудь дезинфицирующее, бинт и бритва?

— Только несколько полосок пластыря, — сказала она извиняющимся тоном, — и бритва, которой я брею ноги. Тут на соседней улице аптека, она сейчас уже открыта. Я составлю список. — Она начала писать на старом конверте.

Когда она ушла, я встал и отправился в ванную. Легко сказать — отправился в ванную. Я чувствовал себя так, будто какая-то чересчур усердная прачка несколько раз выварила меня в котле. Меня раздражало, что такими простыми средствами Кемп-Лоур внес в мое тело столько беспорядка. Я повернул краны, снял рейтузы и носки и влез в ванну. Голубая кофта прилипла к спине, а повязки, нарезанные из рубашки, — к запястьям. Я лежал в горячей воде, не трогая их, и ждал, когда они отмокнут.

Постепенно пар сделал свое дело, расслабил мышцы, и я смог крутить плечами и двигать головой, не заливаясь слезами, как прорвавшаяся плотина. Каждые несколько минут я добавлял горячей воды, так что к тому времени, когда пришла Джоанна, я был уже по горло в воде, и тепло дошло до костей. Ночью она высушила брюки и трусы и, пока я освобождался от голубой кофты и неохотно вылезал из ванны, выгладила их. Я надел брюки и смотрел, как она раскладывает покупки на кухонном столе. Темный локон падал на лоб, и она сосредоточенно сжала губы.