Поход без привала - Владимир Дмитриевич Успенский

не приехал. По телефону говорил сдержанно, сухо. На запрос о прекращении наступления прислал ответ, начинавшийся словами: «В связи с невыполнением задачи группой Белова и положением на флангах фронта…» Формулировка, конечно, малоприятная. Да бог с ней, с этой формулировкой! Главное, что корпус, измотанный в неравных боях, получил отдых.

Кавалеристы начали передавать свой участок пехоте, но смена проходила медленно: у 49-й армии не хватало сил, чтобы надежно прикрыть освобождающуюся полосу. Павел Алексеевич несколько раз ездил к генералу Захаркину, просил поторопиться. До начала новых боев надо было обязательно перековать лошадей по-зимнему, на все четыре ноги. Летом достаточно передних, а теперь почва промерзла, покрылись льдом лужи, ручьи и реки. Кони скользили. Твердокаменная земля наминала подушку некованых ног. Лошади ступали осторожно и двигались медленнее, чем люди.

Генерал распорядился использовать для ковки и перековки малейшую возможность. Сам вместе с комиссаром отправился в части проверить, как идут дела. Выехали они верхом после обеда. Было холодно. Медленно ползли низкие тучи. Сыпался мелкий снежок, подбеливший поля и лесные прогалины.

Алексей Варфоломеевич еще утром возвратился из Политуправления фронта, но до сих пор они не имели возможности потолковать с глазу на глаз.

— Чем порадовали тебя? — спросил Белов.

— О Баранове и Осликовском разговор был. Соответствуют ли по морально-политическим качествам… О Баранове сложилось мнение не в его пользу. Якобы чудачества у него, панибратство с подчиненными. А главное — к зеленому змию привержен.

— Так, так, — покачал головой Белов. — Ну, это их слова. А твои?

— Ты как бы на моем месте? — повернулся в седле Щелаковский.

— Я бы сказал, что недостатки у Баранова есть. Мы взыскиваем с него, помогаем. А командир он хороший, дело свое знает. В дивизии его любят, конники его «батей» зовут. Это не панибратство, а уважение к старшему другу-товарищу.

— Тебе можно было ехать вместо меня, — усмехнулся Щелаковский. — Почти слово в слово.

— Для общей пользы стараемся.

— Ну? — весело прищурился Алексей Варфоломеевич. — Только и всего? А я, грешным делом, подумал, что это от сходства характеров.

— Нашел сходство! — хмыкнул Белов. — Я человек уравновешенный…

— Степенный, — подсказал комиссар.

— И степенный, если хочешь. А ты кто? Ты же холерик. Одного дня в штабе просидеть не можешь. Будто пружина в тебе. Да ты и вообще-то сидеть не способен. Даже на совещаниях из угла в угол бегаешь.

— Сидеть я способен, — серьезно возразил Щелаковский. — И даже очень. За столом, если закуска хорошая.

Павел Алексеевич засмеялся так громко, что с высокой сосны испуганно сорвалась ворона и закружилась над дорогой, недоуменно каркая.

— Уж если говорить про сходство, то оно в другом, — продолжал Алексей Варфоломеевич. — Ты сразу после школы определился в телеграфисты, и я в то же время в таком же возрасте, пятнадцати лет от роду, поступил учеником в почтово-телеграфную контору. Ты в Красной Армии с первых месяцев ее рождения, и я тоже. И в партию мы почти в одно время вступили. Трудно нам по-разному мыслить.

— Доводы веские, — согласился Белов.

— А насчет Осликовского вопрос был такой: полковник, командиром дивизии выдвинут, а беспартийный. Почему?

— Со своим особым мнением человек. Считает, что ему и по строевой линии руководителей вполне достаточно.

— А ему-то, Павел Алексеевич, с его трудным характером, особенно нужно в партию. Сподручней будет дивизией управлять. На коммунистов, на комсомольцев опора. Помогут ему товарищи резкие углы сгладить.

— Там на этот счет комиссар старается.

— И все же в партию ему нужно… А комиссар там правильно действует… Я так считаю, Павел Алексеевич, сейчас главная задача политработников — повышать авторитет командира. Может, странно слышать такое от комиссара, но я глубоко убежден — в армии необходимо единоначалие. Хорошо, когда командир и комиссар, как мы с тобой, понимают друг друга и не пикируются. Да ведь люди-то разные и по уму и по характеру. Ты знаешь: бывает, что командир в одну сторону тянет, а комиссар — в другую. Каждый из них сам по себе человек хороший, а делу — вред. Такого в армии не должно быть.

— Вся власть командиру? И вся ответственность?

— Уверен, что к этому мы придем. И чем скорее, тем лучше.

— А знаешь, комиссар, ты и вправду неплохой человек, если можешь вот так на собственную работу вроде бы со стороны посмотреть.

— Оценил? — улыбнулся Алексей Варфоломеевич. — Ну и радуйся дальше в индивидуальном порядке. Я направо, тылы Осликовского нагоню. А ты, разумеется, к любимцам своим?

— Нет у меня любимцев! — запротестовал Белов. — Все полки, как пальцы на руке. Какой ни тронь, одинаково больно.

— Верно, верно, — засмеялся Щелаковский, придерживая коня. — Только один палец большой, а другой мизинец… Ну, до свидания.

Павел Алексеевич усмехнулся в усы. Дотошный человек этот Щелаковский. За долгие годы службы Белов приучил себя без предвзятости относиться к подчиненным, никого не выделять, оценивать по делам, а не по речам, заверениям и обязательствам. Терпеть не мог тех, кто равнодушен к делу, кто трудится абы как. Таких он отсекал от себя раз и навсегда.

Старался быть объективным в оценках, в подходе к людям, к целым подразделениям. Но в сердце все равно теплились какие-то необъяснимые, не подвластные рассудку симпатии и антипатии. Они почти никогда не проявлялись, однако они были, и Алексей Варфоломеевич это заметил.

Что там греха таить, с особой охотой ездил Белов в 131-й Таманский полк, выделявшийся своей подтянутостью, особой кавалерийской культурой и строжайшей дисциплиной. Люди там лихие, отчаянные в бою. Нравился Белову командир таманцев Синицкий. А еще питал Павел Алексеевич слабость к командиру 160-го Камышинского полка подполковнику Князеву Аркадию Васильевичу. К Аркаше Князеву, как звали его офицеры. Командир камышинцев всегда полон энергии и веселого задора. Где Аркадий — там шутка, смех, дружеская подначка. Усы у него пышные, глаза озорные, смешливые.

Смекалистый и исполнительный, он охотно брался за любое дело, даже самое трудное. И добивался успеха без натуги, без жалоб. В бой ведь тоже идут по-разному. Одни думают о гибели и мрачностью своей давят на окружающих. А другой нацелен всем своим существом на успех, рядом с ним люди проникаются уверенностью. Таков Аркадий Князев. Поэтому, наверно, и не изменяет ему военное счастье.

Один эскадрон Камышинского полка расположился в небольшой, наполовину выгоревшей деревне. Были уже сумерки, когда Павел Алексеевич подъехал к старенькой покосившейся кузне, стоявшей чуть на отлете. Тут было особенно шумно и многолюдно. Бойцы растрясали тюки прессованного сена, охапками носили его к коновязи, сооруженной из длинных жердей. Богатырь старшина, раскладывавший на попоне сухари, так громко гаркнул «Смирно!», что у Белова в ушах зазвенело.

Возле кузни хозяйничал