Алексеевы - С.С. Балашов

Священник, старичок небольшого роста, всю венчальную службу бормотал что-то совершенно непонятное, никак нельзя было разобрать, что он говорит, и уже к концу церемонии мама не выдержала и довольно возмущенно спросила кого-то из стоявших с ней рядом знакомых: «Вы не знаете, на каком языке он служит, по-китайски что ли?»

С приходом в нашу семью Жени Артемова – мужа Тисы у нас наступила «эпоха» увлечения домашними концертами. Когда Тиса с Женей возвращались с работы, после семейного ужина Женя брал балалайку или гитару, чаще балалайку; Тиса или я садились за пианино, откуда-то в доме появился свистящий музыкальный инструмент флексатон, на котором, по очереди, пробовали подыгрывать я, Клеш, Тиса или кто-либо из случайно пришедших гостей; если Тиса была за пианино, то я брал пару деревянных ложек или, наоборот, если на пианино играл я, то Тиса стучала на ложках, и вот в таком составе мы «закатывали» вечерние домашние концерты на радость и удовольствие мамы, тети Вари, соседей, знакомых, заходивших к нам, и самих участников «оркестра». В основном исполнялись немудреные музыкальные пьесы из репертуара струнного оркестра В. В. Андреева, которые играл Женя: «Светел месяц», вальс «Фавн» и другие; иногда мы все старались подобрать на пианино, балалайке или гитаре что-нибудь новое. Не прошел мимо нашего внимания и классический «Собачий вальс», хорошо подстукиваемый на деревянных ложках.

Ровно через 9 месяцев, день в день, а именно 30 октября 1931 года Тиса родила светленького пресимпатичного мальчика, которого крестили Владимиром – будущего Владимира Евгеньевича Артемова.

В семье шли споры, как мальчика называть уменьшительно, подомашнему, и как-то имя ни у кого «не выплясывалось». Наш спор решил случай. Я получил почтовую открытку из библиотеки, где значилось: «Биб-ка просит срочно вернуть взятые Вами книги, иначе…» – и далее шли угрозы, как меня накажут, если я ослушаюсь. Вот и решение спора, сказал я ближним, маленький Володя будет отныне Бибкой!

С тех пор и до седых волос Володя в семье оставался Бибкой или Бибой.

Скоро Бибка стал всеобщим любимцем. Когда Тиса опять пошла работать, ее маленький сынишка оставался на попечении бабушки Мани (нашей мамы), на которую легли заботы и по ведению домашнего хозяйства, включая хождение за продуктами и готовку обедов. Естественно, Тиса и все остальные старались маме как-то помочь.

Пока Биба оставался с бабой Маней, он был ребенок как ребенок, без капризов и фортелей. Баба Маня учила Бибу вежливости, манерам, например, как держать правильно ложку и вилку, когда человек ест, как сидеть за столом, заставляла его есть и не капризничать, не давала ему своевольничать и реветь, и считалась строгой бабушкой по сравнению со второй бабушкой, слепо его обожавшей, так как на старости лет не было у нее своих детей и внуков, а естественная потребность кого-то любить была, и она Бибе позволяла делать все, что он пожелает, и из своих скудных средств постоянно приносила ему что-то. Желает Бибочка поиграть с водой в ее маленькой комнатке – баба Варя наливает в таз воды, и «милый мальчик» с размаха бьет по воде руками, обливая все вокруг, включая постель бабы Вари и себя с головы до ног; не желает Бибочка есть, орет – пусть ребенок покричит, если ему хочется, и т. д.

При появлении мамы-Тисы, возвратившейся с работы, Бибу тоже как подменяли – сразу начинались капризы и рев, и маленький хитрец норовил сразу же удрать от строгой бабушки Мани к матери или в комнату доброй бабы Вари. За взаимную привязанность и любовь Бибы (которому было полтора-два года) и бабы Вари мы их прозвали Ромео и Джульетта.

В более поздние годы, во второй половине тридцатых годов, баба Маня отводила Бибу в школу, встречала его после школы и возила на занятия в Капеллу (расположенную на набережной реки Мойки, за Дворцовой площадью); в Капеллу Биба был сразу принят за свою природную музыкальность, там его обучали игре на фортепиано, скрипке, хоровому пению и дирижированию. Проучился Биба в Капелле всего лишь год или два, так как началась война 1941 года.

Замужество Тисы с Женей оказалось кратковременным, они развелись, и в декабре 1936 года Тиса вторично вышла замуж за Николая Александровича Фасмана; они поселились отдельно в большом доме, угол Малой Пушкарской и улицы Калинина (в двух кварталах от нашего дома), имели большую комнату в коммунальной квартире. Как и Тиса, Николай Александрович имел от первого брака сынишку Вадима, погодка Бибы, который приезжал к отцу и к которому тогда и через много лет Тиса относилась по-матерински; дядя Коля же полностью заменил Бибе отца, и всю жизнь Биба относился к нему с большой любовью и уважением. Коля и Тиса (оба) работали по бухгалтерской части, и каждое утро в будние дни Тиса приводила Бибу к нам, на попечение бабушки Мани.

Хорошо относясь к новому мужу Тисы и признавая все его положительные качества, а также большую его интеллигентность по сравнению с Женей, мама находила нового зятя «скучноватым немцем» и, мне кажется, в глубине души с симпатией вспоминала музыкального «пастуха» Женю.

Прошло много лет, закончилась ужасная война, нашей мамы и бабы Вари уже не было в живых. Володя-Биба женился и у него появились дети. Когда-то я спросил его, какую из бабушек он чаще и с каким чувством вспоминает? И Володя мне ответил: «Представь себе, что, несмотря на все балование меня дорогой бабой Варей, я чаще благодарно вспоминаю строгую бабу Маню, учившую меня уму-разуму!»

Немного о Леонтьевском особняке

и довоенной коммуналке на его третьем этаже

Мало кто знает, что из родового дома своего отца Сергея Владимировича Алексеева, получившего в обиходе название Красноворотского, семья К. С. Алексеева-Станиславского переехала в большую уютную квартиру в доме Маркова, в Каретном ряду, занимавшую весь бельэтаж и часть третьего этажа. Переезд их состоялся в конце 1903 года. При доме был хороший сад, что имело немалое значение для проживавших там. Квартира вполне устраивала Константина Сергеевича и Марию Петровну и, вероятно, им не пришла бы мысль менять свое уютное, обжитое за много лет семейное гнездо в наступившие годы послереволюционной разрухи и голода, если бы не постановление Малого Совнаркома о насильственном выселении из дома Маркова всех жильцов в связи с передачей этого здания и всей прилегающей к нему территории с постройками, включая каретные сараи, годные для устройства в них гаражей, в ведение автомобильной базы Совнаркома.

Как я уже писал, А. В. Луначарский письменно ходатайствовал перед В. И. Лениным об отмене этой акции для семьи К. С. Станиславского, следствием чего, видимо, появилось постановление Советского правительства о предоставлении семье К. С. Алексеева-Станиславского второго этажа старинного особняка, расположенного в Леонтьевском переулке (особняка, ведущего свою историю с ХVIII века, как тогда считали, а фактически оказалось, что с ХVII).

Во время Отечественной войны 1812 года, когда горела Москва, пожар уничтожил все постройки усадьбы, кроме этого особняка, так как он был кирпичный, с массивными стенами.

С 1815 года тогдашний хозяин усадьбы начал капитальную реставрацию здания, закончившуюся только в 1834 году. Затем, в течение XIX века, к дворовой стороне особняка под прямым углом были пристроены черная (как говорили прежде, людская) каменная лестница с трехэтажной надстройкой, и здесь же – терраса на втором этаже (именуемая в старых строительных документах «двухэтажным крыльцом»). В таком виде особняк сохранился ко времени вселения в него семьи К. С. Алексеева-Станиславского.

Насколько я могу представить себе, после капитального восстановления в 1815—1834 годах, второй и третий этажи особняка, числящегося в наше время под № 6 в Леонтьевском переулке (в дальнейшем будем этот дом называть «Леонтьевский особняк» или просто «особняк») представляли собой анфилады комнат, на втором этаже – парадных, с высотой потолков порядка 4 метров, с окнами, выходящими на улицу и частично во двор (за исключением двух комнат, которые через столетие, а именно в 1930-х годах занимала М. П. Лилина), и на третьем, или антресольном, как прежде называли, этаже – более скромных жилых помещений, с высотой потолков порядка 2 метров и окнами, выходящими во двор, на территории которого когда-то был уютный приусадебный домашний сад, с большой круглой цветущей клумбой посередине, сохранившейся до 1930-х годов. Сзади он обрамлялся бывшей конюшней и сараями, на месте которых ныне находится жилой пятиэтажный дом постройки 1950-х годов, занявший не менее трети площади бывшего уютного сада.

Вдоль второго этажа Леонтьевского особняка проходит коридор, отделяющий анфиладу парадных комнат от помещений с окнами, обращенными в сторону двора. Зал (ныне называемый «Онегинским») и парадные комнаты имеют уникальные росписи потолочных плафонов, художественно выполненные темперными или клеевыми красками по сухой штукатурке; плафонные росписи, исполненные в 1830—1834 годах неизвестными крепостными художниками, ставят Леонтьевский особняк в ряд уникальных памятников архитектуры начала XIX века.