Адмирал - Михаил Михеев

И вот, три недели, практически забросив остальные дела, пришлось заниматься этими мокрозадыми орлами. Учить грести, плавать (не все, как оказалось, умели), высаживать десант… В общем, как вернулся из Берлина, так и впрягся. Хорошо еще, примерно представлял, что от морпехов будет требоваться. И наглухо вбил им в головы: обратной дороги нет. Или они победят, или умрут. Зато победители получат амнистию, повышенное денежное довольствие и вполне реальные воинские чины.

Все это он вынужден был лично продавливать – изначально морскую пехоту рассматривали как некий штрафбат. Только, в отличие от советских аналогов времен Отечественной войны, служить в качестве бесправного пушечного мяса предстояло до смерти. Однако же убедить в том, что солдат, имеющий сзади плетку, а перед глазами морковку, будет драться куда лучше, чем просто из-под палки, хоть и с трудом, но удалось. Кое-кто из новоиспеченных морпехов, правда, все же смалодушничал и предпочел вернуться в уютные камеры, но таких набралось чуть более десятка – народ собрался все же рисковый. И вот сейчас эту орду предстояло испытать в деле. Оставалось лишь надеяться, что Средиземное море, пускай и зимнее, окажется чуть потеплее Балтики.

Однако морская пехота – это, конечно, здорово, но без кораблей она значила немного. А корабли под рукой имелись только французские. Ну и итальянские, но макаронники воевать не жаждали, а вот французам, официально входящим в состав германского флота, можно было приказать. И оспорить прямой приказ командования Жансуль, как ни хотелось бы ему этого, не мог. Правда, он все же попытался намекнуть, что его корабли не совсем немецкие. Стоило бы определиться, имеет ли право Лютьенс командовать, и… Что «и», Колесников не стал даже слушать, просто сказал:

– Если вы не можете меня загрызть, то не стоит даже гавкать в мою сторону. Погоны оборву.

Нехитрая сентенция родом из двадцать первого века оказалась весьма к месту. Жансуль перед авторитетом любимчика фюрера скис, моментально поумерив амбиции, и дальше разговор протекал исключительно в позитивном ключе. Чего Колесников, собственно, и добивался.

Как оказалось, все было не то чтобы радужно, но и совсем неплохо. В полной боевой готовности находились «Бретань», «Прованс» и «Лоррэн». Последний, конечно, получил незначительные повреждения в Александрийском сражении, но их ликвидировали почти сразу, так что эти три старых и, к сожалению, тихоходных дредноута были в порядке и готовы к действию.

«Ришелье», которому в том сражении изрядно досталось, тоже успели привести в относительно приличное состояние. Правда, больше всего Лютьенсу хотелось расстрелять французских рабочих, занимавшихся ремонтом поврежденных кораблей. Еле шевелились, гады, так что по закону военного времени бы их, да в назидание другим… Увы, этих расстреляешь – где лучших возьмешь? Приходилось работать с тем, что есть. Да и потом, справились же как-то. В общем, «Ришелье» уже можно было считать полноценной боевой единицей. Увы, на этом успехи заканчивались.

«Жан Бар», к восстановлению которого так и не приступили, ржавел в порту Тулона, фактически покинутый командой. Впрочем, решение не загружать и без того невеликие мощности ремонтом этого корабля в чем-то можно было считать даже оправданным. Как ни крути, а ему было необходимо восемь пятнадцатидюймовых орудий, из которых в наличии имелось лишь одно, чудом уцелевшее в последнем бою. Одной башни не было вовсе, вторую серьезно повредили англичане, так что быстро восстановить линкор в любом случае не получалось. Не тонет – и ладно.

«Страсбург» все еще стоял в доке – повреждения он все же получил тяжелейшие. А в соседнем доке расположился «Дюнкерк», который в бою пострадал меньше, зато позже нарвался на мину, лишился хода и вообще чудом не затонул. Сейчас оба линейных крейсера неспешно латали, но вообще дело шло туго, не хватало запчастей и орудий, так что периодически возникала (и тут же торопливо хоронилась) идея о том, чтобы собрать из двух кораблей один, второй же… ну, как получится. В любом случае, в море они смогут выйти еще нескоро.

Британские трофеи тоже не представляли пока особой ценности. Сидящий на грунте «Куин Элизабет», кое-как подлатав, смогли превратить в стационарную батарею. И вряд ли этому кораблю светило еще когда-нибудь выйти в море – ремонтировать такие повреждения, да еще у физически и морально устаревшего корабля, было просто нерационально. Хорошо еще, он заметно усилил возможности береговой обороны Александрии. Теперь главное, чтобы французские артиллеристы, сидящие в этом новоявленном бронированном форте, не разбежались в случае реальной опасности. «Рэммилс» и «Резолюшн» ждали своей очереди на ремонт. Правда, эти корабли сразу укомплектовали немецкими моряками, чтобы, значит, осваивали технику, но ситуации это помогало мало. Все же «Рэммилс» с половиной артиллерии признать боеспособным никак не получалось, а кое-как залатанные подводные пробоины «Резолюшна» создавали опасность затопления этого корабля даже в небольшой шторм.

Фактически единственным крупным трофейным кораблем, восстановленным за это время (хотя там и восстанавливать-то было – тьфу), оказался «Арк Ройял», переименованный в «Манфред фон Рихтгофен». Люфтваффе в лице Геринга захотело увековечить память знаменитого Красного Барона, и Гитлер не стал им возражать в такой мелочи. Сейчас авианосец, укомплектованный авиагруппой, состоящей из немецких летчиков, успевших освоить трофейные самолеты, был полностью готов к походу, и впервые немецкие корабли имели возможность проводить операцию, надеясь иметь над головой хоть какой-то воздушный «зонтик».

Итак, четыре линкора, из которых только один современный, авианосец, ну и крейсера-эсминцы, разумеется. Меньше, чем хотелось бы, но лучше, чем могло быть. Пожалуй, британцам, несмотря на поражения, все еще чувствующим себя в Средиземном море хозяевами, стоило бы поменьше наглеть. И если задуманное Колесниковым удастся реализовать, то они скоро это поймут. Так что, озадачив Жансуля подготовкой к походу (узнав сроки, французский адмирал схватился за голову), Колесников снова отправился на аэродром – обеспечивать действия авиации. Надо было полностью использовать данный руководством Германии карт-бланш, чтобы потом не было мучительно больно за поражение. А значит, флотоводец обязан был уступить место дипломату, тем более, что из соображений секретности никого из профессиональных специалистов по плетению словесных кружев решили не задействовать.

«Над всей Испанией безоблачное небо», вертелась в голове с детства знакомая фраза. Надо сказать, действительности она сейчас соответствовала не очень – не лето все же, и туч хватало. Правда, не у самой земли, а на высоте километра три, но все равно. И тучи эти им весьма и весьма помогли, когда два истребителя с испанскими кругами на крыльях вдруг целеустремленно развернулись навстречу «мессершмитту».

Теоретически Испания рассматривалась Германией если не как союзное, то уж точно как дружественное государство. В конце концов, немцы сыграли не последнюю роль в местной гражданской войне и фактически позволили Франко прийти к власти. Но при этом сам испанский каудильо виртуозно лавировал между интересами крупных держав, избегая открытого союза либо конфронтации с кем-либо из них. Насколько помнил Колесников, эта тактика позволила ему усидеть на своем посту аж до начала семидесятых годов и избежать ужасов Второй мировой войны. Словом, человек незаурядный, опытный офицер – но очень скользкий тип, с которым стоило держать ухо востро. И потому, хотя о прибытии адмирала Лютьенса Франко оповестили заранее, от его самолетов следовало держаться подальше. Мало ли…

Курт тоже не хотел испытывать судьбу. В конце концов, он воевал в этой стране, заработал пулю в ногу, встретившись с русским И-16, и близко общаться с испанскими летчиками не жаждал. Поэтому он, не долго думая, начал забирать вверх. Испанцы последовали следом, но тяжелый, двухмоторный «мессершмитт» заметно превосходил их старье в скороподъемности. Набрав высоту, Курт бросил свою машину вниз, в пологом пикировании разогнавшись и разорвав дистанцию, после чего нырнул в облака. Все, теперь их можно было искать хоть до второго пришествия и безо всяких шансов на успех.

В Мадриде оказалось неожиданно прохладно. Колесников почему-то, наверное, по ассоциациям со стереотипами из прошлой жизни, ожидал жару, совершенно не подумав, что сейчас уже поздняя осень. Так что здесь была комфортная погода, а автомобиль прикатил сразу же. Точно так же моментально гостя повезли на загородную виллу диктатора, из чего Колесников заключил: Франко хочет как можно скорее отделаться от его общества.

В жизни, а не на фотографиях, невысокий, полноватый каудильо производил впечатление человека серого и неприметного. Такой легко растворится в любой толпе. К тому же его семитские корни видны были невооруженным глазом. То ли арабские, то ли и вовсе еврейские. И куда это Гитлер смотрел, пожимая ему руку, цинично подумал адмирал. Впрочем, когда того требовали интересы дела, вожди Третьего рейха могли быть небрезгливыми и космополитичными. Однако внешность внешностью, а дела делами, с таким следовало держать ухо востро, и Колесников внутренне напрягся. Последнее обстоятельство не укрылось от Франко.