Тим Талер, или Проданный смех - Джеймс Якоб Хинрих Крюс

у Тима скорее сочувствие, чем насмешку. Он послушно выставил вперед правую ногу, нагнул голову немного набок, улыбнулся, сказал по просьбе Треча: «Кусок орехового торта», — и в памяти его в эту минуту словно зазвенел колокольчик; а когда барон выключил «юпитер», снова приставил правую ногу к левой и рассмеялся с облегчением.

— Надеюсь, снимок получился удачный, барон!

Тим хорошенько потянулся после утомительного стояния в одной и той же позе и радостно улыбнулся в объектив фотоаппарата. Треч все еще возился под черным платком. Он заявил из своего укрытия, что на один-единственный снимок никак нельзя полагаться. Необходимо сделать по крайней мере еще три.

— И все ради полфунта маргарина! — рассмеялся Тим.

Но он не противился барону, а, наоборот, послушно следуя его замечаниям, принимал всякий раз нужную позу и предоставлял тому сколько угодно фотографировать себя с улыбкой во весь рот.

После четвертой, и последней, фотографии Тим так устал позировать, что ему показалось, будто прошел уже, по крайней мере, час. На самом же деле до получаса не хватало еще двух минут, но это даже не приходило ему в голову. Тим не догадывался и о том, почему Треч все еще прячет свое лицо под черной материей. Он подошел к фотоаппарату, откинул черный платок и, смеясь, спросил:

— Вы что, потихоньку изготовляете здесь маргарин, барон?

Внезапно смех его смолк: снизу на него смотрело злое лицо с поджатыми узкими губами и черными стеклами очков вместо глаз — лицо господина в клетчатом.

Тим понял, что его собственный смех вводил его в заблуждение: этот человек никогда не отдаст ему назад его смех, его свободу. Этот человек был страшен.

Но смех, наполнявший сейчас все, его существо, еще раз обманул Тима — он заставил его насмешливо крикнуть:

— Не играйте в черта, барон! Вы проиграли! Больше вы меня не увидите!

В то же мгновение Тим очутился у стеклянной двери, рванул ее и выбежал в одном только старом джемпере на террасу парка под проливной дождь.

Хотя барон не сделал никакой попытки его преследовать, Тим как одержимый бросился бежать по узкой тропинке, обсаженной с обеих сторон высоким колючим кустарником. Эта тропинка вела от павильона к запутанным дорожкам парка.

Он побежал налево, направо, вперед, потом опять направо, очутился вдруг перед густой зеленой стеной непроходимых зарослей, помчался назад и попал в тупик, из которого только что выбежал; снова ринулся назад, протер рукой глаза, залитые дождем, и понял, что безнадежно заблудился в этом странном лабиринте, из которого, кажется, был только один-единственный выход: вход в павильон.

И вдруг Тим почувствовал тяжесть во всем теле, словно ноги его, и руки, и голова наполнились черной водой. Он ощутил физически, всем своим существом, как покинул его смех. Он стоял словно парализованный между зелеными стенами этой тюрьмы. Дождь стекал струйками в лужи у его ног. Все вокруг текло, струилось, плескалось, — бесконечный, безбрежный плач. А посредине стоял такой маленький Тим с серьезным, грустным лицом.

Но вдруг его смех снова раздался рядом — такой, как всегда, с переливами, руладами, со счастливым, захлебывающимся смешком. Тим не знал, смеется ли он сам или это его смех отдается эхом где-то здесь, в высоких зеленых стенах. Но все объяснялось гораздо проще: за его спиной стоял Треч.

— Вы попали в так называемый лабиринт, господин Талер, в Сад обманов. Пойдемте, я вас выведу.

Тим покорно разрешил барону взять себя за руку, отвести в павильон, вытереть досуха и переодеть; покорно позволил одному из слуг проводить себя под зонтом в замок. Только в своей комнате в башне он начал понемногу приходить в чувство. Но на это раз даже слезы не принесли ему облегчения. Его охватило холодное бешенство. В приступе злобного отчаяния он схватил с полки красный бокал на высокой ножке и сдавил его с такой силой, что из руки потекла кровь.

Тим равнодушно смотрел, как стекло со звоном посыпалось на пол. Потом дернул вышитый шнур звонка и, когда появился слуга, показал рукой на осколки.

Слуга собрал и вынес стекло, промыл и перевязал Тиму руку и сказал впервые за все это время четыре слова:

— Мой нет доносчик, пожалиста!

— Может быть, — ответил Тим. — Может быть, это и правда. Во всяком случае, спасибо вам за то, что вы так приветливы со мной.

В это мгновение в дверях появился Селек Бай. Он выслал слугу из комнаты, потом уставился на перевязанную руку Тима.

— Ты не подписал? Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного, Селек Бай. Я подписал.

— А где авторучка?

— Здесь, в кармане. Будьте добры, достаньте ее сами.

Старик достал из его кармана авторучку, и Тим спросил:

— А для чего нужна была эта авторучка?

— Она наполнена такими чернилами, которые постепенно выцветают и в конце концов совсем исчезнут. Когда наше акционерное общество через год объявит о выпуске маргарина «Тим Талер», под договором в сейфе уже не будет вашей подписи. Тогда вы сможете опротестовать договор и помешать тому, чтобы маргарин выбросили на рынок. Но делать это надо только тогда, когда уже весь мир будет извещен о выпуске сортового маргарина.

— И тогда акционерное общество вылетит в трубу, Селек Бай?

Старик рассмеялся:

— Нет, малыш, для этого оно, несмотря на все, чересчур крепко держится. Но концерн понесет колоссальные убытки. А пока они сфабрикуют новый сорт маргарина, конкуренты тоже зря времени терять не станут. И все же, несмотря на это, наша фирма со временем получит чудовищную прибыль благодаря сортовому маргарину. Но завоевать мировой рынок ей уже никогда не удастся.

Селек Бай сел на скамейку возле окна и стал глядеть на дождь. Не оборачиваясь, он сказал:

— Не знаю, удастся ли нам с тобой когда-нибудь перехитрить барона. Он соображает лучше, чем мы оба, вместе взятые. И все же я попробую тебе помочь. Похоже, барон так взял тебя в оборот, что ты и смех потерял. А мне бы очень хотелось, чтобы ты опять научился смеяться…

Тим испуганно хотел ему что-то возразить, но Селек Бай только покачал головой.

— Лучше ничего не говори, малыш! Но и не возлагай слишком больших надежд на мои старания. Смех — это не маргарин, не товар для купли-продажи. Его не выменяешь, не выхитришь, не выторгуешь. Смехом не торгуют. Его можно только заслужить.

Зазвонил телефон. Так как правая рука Тима была перевязана,