Пепельные цветы - Алексей Притуляк

Не сразу понял, что это такое тёмное капает на штаны. Думал, внезапно пошёл чёрный дождь. Но капало в одну и ту же точку.

Сосредоточившись, понял, что капает — из носа. Кровь.

Дышать было невозможно — в груди хрипело, сипело и жгло — нахватался этого гадостного тумана: дышал-то полной грудью. А может, и не в тумане дело...

Дело в том, что раздавать долги и исправлять ошибки надо — вовремя, а не тогда, когда в небесной канцелярии тебе уже выписана путёвка. И печать проставлена. И личное дело твоё, Шон Деллахи, прошито, опечатано и отправлено в архив на положенное по регламенту хранение. Вот так-то, брат...

Нужно идти искать лодку. В деревне наверняка можно найти лодку. Сейчас, сейчас, он посидит ещё немного, отдохнёт, успокоит ополоумевшее сердце. Кровь остановится, и он пойдёт...

Но кровь так и не остановилась.

Остановилось сердце.

35. День двадцать шестой. Беатрис

Женщина, которая ненавидит зеркала, - наверное, умирает.

Курильщик, который не хочет курить, и писатель, который не хочет писать, обречены смерти. Она не помнила, где это слышала или читала. Но женщина, которая не хочет смотреть в зеркало — уже покойница, это точно.

А Беатрис совершенно не хотелось смотреть в эту беспристрастную мёртвую гладь, в которой лицо её представало маской какой-то чумной старухи, измождённой, с сухими воспалёнными глазами, в которых тлеет тоска. Хорошо, что её милый ничего не замечает. Или не хочет замечать. Ну и ладно, ну и к лучшему.

С этого дня ей придётся носить на голове косынку, так она решила. Подвязывать волосы, чтобы они не так лезли и не видно было этих ужасных проплешин, которые, как ей казалось, усеяли уже всю её голову. Некогда прекрасный густой волос поредел, стал сухим и ломким, безжизненным, со вкраплениями седины. И это было ужасно. В этом ей чудилось предзнаменование близкого конца. Несмотря ни на что. Несмотря на любовь, которая связала их, двух последних обитателей острова.

Любовь...

Ей никогда ещё не было так стыдно, так... так унизительно и безнадежно, как вчера, когда, оторвавшись от губ Ллойда, она заглянула ему в глаза... О, господи!

Это было ужасное чувство. Словно она пытается совратить ребёнка, а тот — удивлён, испуган, ничего не понимает и хочет только одного: чтобы эта странная приставучая тётя побыстрей оставила его в покое.

Ей стало так стыдно и... так холодно, что её немедленно стошнило — она едва успела добежать до туалета.

Даже сейчас, при воспоминании об этом, Беатрис передёрнуло, стало трудно дышать, а живот подтянуло к позвоночнику.

Вот такая любовь. Вот такой она бывает, эта многоликая женская богиня. Ну да, она ведь тоже женщина, а потому — взбалмошна, капризна, коварна и порой безоглядно жестока...

- Холодно, - Ллойд, который дремал, сидя на кровати, завернувшись в одеяло, тряхнул головой, поёжился.

Да, холодно. Нужно приготовить поесть, и хорошо бы сделать кипятку. Вот только шевелиться совсем не хочется. Не вставать бы больше никогда, никуда не ходить и ничего не делать. Вот так и умереть здесь, в кресле-качалке, с пледом на ногах, и бестолковой книгой «Я хочу быть неотразимой!» в руках.

Она сидела у запорошённого пеплом окна, выходящего на Скомер и пыталась различить в нескончаемом тумане тот маяк, на который всё смотрел Маклахен. Быть может, правда: он боялся, что маяк погаснет, и это станет знамением его смерти, конца жизни, краха этого мира. И когда маяк угас, Маклахен тоже погас вслед за ним.

Вряд ли конечно. Не тот был человек Пирс Маклахен, чтобы заниматься такой ерундой как приметы и ставить свою жизнь в зависимость от какого-то там маяка.

А та, которая хочет быть неотразимой, беспечно улыбалась Беатрис со страницы книги и демонстрировала флакончик с какими-то духами. Где ты сейчас? Стала ли ты неотразимой? Или так же, как Беатрис, сидишь сейчас у почерневшего от сажи окна и смотришь в пустоту вспоминая то, чего уже не может случиться никогда?.. Не отражаясь ни в чьём взгляде.

- Холодно, - повторил Ллойд, глядя на неё жалостливо и вопросительно.

- Да, милый, - отозвалась она. Погладила пальчиком хобот фарфорового слона. - Сейчас я приготовлю поесть и сделаю кипятку.

- Я бы помог тебе, но у меня просто окостенели ноги. Кажется, они отломятся, если я пошевельнусь.

- Ты сиди, сиди, - сказала она. - Только смени позу. Немудрено, что болят ноги — ты их отсидел.

- Да?..

Почему всё — так? Ну почему? Кому и зачем нужен был весь этот ужас? Кто и чего сумел добиться? Ну свели вы с ума её любимого, и что? Легче вам от этого стало? Лучше? Сломали жизнь двум ни в чём не повинным людям. Они могли бы прожить свою жизнь в любви и согласии, в радости и надежде. Беатрис обязательно вылечила бы Ллойда. Если этот профессор, Локк, ничего не добился бы, она бы нашла другого. Она бы создала любимому условия, при которых у него просто не было бы причин уступить болезни, поддаться желанию убежать от жизни. И они никому не мешали бы жить. Они были бы прекрасной парой. Никто бы не догадался, что её любимый... Да если бы кто-нибудь что-то и подумал, какое Беатрис до этого дело...

Она поднялась, подошла к Ллойду, получше укутала его в одеяло, заставила лечь.

- Попытайся уснуть, милый. Я позову тебя, когда обед будет готов.

- Хорошо. Какая ты славная, Беатрис! И как замечательно, что ты у меня есть!

Конечно, милый, конечно. Без тебя я бы тоже сошла с ума на этом куске земли. В океане смерти. На этой безжизненной планете. В этой холодной вселенной.

- Отдыхай, любимый.

- Я люблю тебя.

- И я тебя люблю.

- Может быть, ты принесёшь обед сюда? Поедим в нашей комнате. Тут теплей и... и романтичней. Зажжём свечи.

- Нет, мой хороший, - она строго покачала головой. - Нет, нам нужно двигаться. Нельзя позволить себе отказаться от движения, нельзя распускать себя, жалеть себя и потакать своей слабости.

- Ты говоришь, как Липси.

- Да, Липси наверняка сказал бы что-нибудь подобное. Он очень умный и жизнерадостный человек.

- Надеюсь, они вернутся со дня на день.

- Да. Думаю, они вернутся сегодня или завтра. Возможно, им пришлось уйти далеко от побережья в поисках уцелевших деревень. Это задерживает их. Но они конечно скоро вернутся.

- Да. Я люблю тебя.

- Люблю тебя, милый. Спи.

А теперь скажи честно, Беатрис: правда ли это? Если бы ты встретила этого безумного мальчика в другое время, в другом месте и при других условиях — когда вокруг тебя не клубится жёлтым туманом смерть, - сказала ли бы ты ему когда-нибудь то, что сказала сейчас?..

Ты задумалась, моя хорошая...

А ведь и правда, в конце концов: какая разница, что было бы и могло быть в другое время и в другом месте. Жизнь заканчивается здесь и сейчас. И другой уже не будет никогда. И нужно хотя бы от этой успеть взять всё, что она ещё может дать.

А что она может дать? Ещё несколько мучительных полуголодных дней, без солнца, под смертоносным снегом, под которым ей нужно идти искать дрова, чтобы согреть своего мальчика.

Но сегодня она не пойдёт, нет, сегодня она никуда не пойдёт — нет сил.

А завтра они откуда возьмутся?

Но всё равно — не сегодня, только не сегодня.

А завтра, быть может, она умрёт.

36. День двадцать шестой. Нид Липси

Бессмысленно пытаться взять у жизни то, чего она не может тебе дать. У неё этого просто нет. Или есть, но не про твою честь.

У жизни было то, чего Липси хотелось в данный момент. Она не собиралась отдавать, но он один раз в жизни побыл настоящим мужчиной и постарался взять нужное сам. И что из этого вышло? Нет, жизнь не обыграешь её же колодой, да ещё и в игре, правила которой она сама и придумала.

Ну что ж, ну ладно. Сейчас пересдача. Впереди ещё один роббер, в котором он постарается сыграть с ней на равных. Он тоже будет плутовать, передёргивать и давить на психику. Он сделает ещё одну попытку. Ведь он ещё жив. Покуда ещё жив...

Хотелось обратно на остров, где Гленда, Беатрис и Ллойд — добрые, простые. Упасть в ноги Деллахи, вымолить прощения. Деллахи простит. Ну не убьёт же, в самом деле.

Но Липси гнал от себя эти пустые и бесполезные мысли. Не время сейчас предаваться слабости и привычно уступать вожжи любому, кто случайно оказался в твоей повозке. Довольно уже того, что всю жизнь плёлся за кем-нибудь в след: за родителями, за учителями, за друзьями, потом за жёнами. Они все никуда его не привели. Ни к чему хорошему не привели. И теперь они, вероятно, мертвы. А вот он, Липси, жив. Пока ещё жив. Значит, не так уж он плохо играет в игру, предложенную жизнью.

Некоторое время он сидел в своей машине, ошарашенный случившимся и ругал себя за то, что поверил этому человеку, на лошадином лице у которого было ясно написано, что он мошенник, маскирующийся под полицейского. Да если даже он и настоящий полицейский... Времена нынче такие, что предаст тебя абсолютно любой; даже самый близкий человек может тебя продать за коробку консервов. Таковы уж люди, от этого никуда не денешься. Каждый выживает как может.