Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения - Трумен Капоте

только заведешь разговор о политике – сразу все те же обрыдшие фразы. Беседовал я тут с Савченко, он вроде неглупый мужик, ну я его и спрашиваю, это ведь частный разговор, неужто вы вправду верите в то, что говорите об Америке? Ну, вы знаете, он говорил, что у нас всем правит Уолл-стрит. С ними невозможно разговаривать. В этом их соцреализме ни капли реализма. Вчера вот разговариваю с одним русским – не буду называть, из тех, с кем мы познакомились, – так он сует мне записку. Просит позвонить его сестре в Нью-Йорке. Потом встречаю его на улице. Отвожу в переулок и говорю: «Что здесь, черт побери, творится?» А он отвечает: «Все в порядке, но лучше не высовываться». Все в порядке, только он мне записки сует! – Вольферт прикусил курительную трубку и покачал головой. – Ни капли реализма. Сплошная клаустрофобия.

Отворяя дверь номера, я слышал, что внутри звонит телефон. Звонил поклонник мисс Райан Степан Орлов, с которым я познакомился на балете. Он сказал, что звонил мисс Райан, но никто не отвечает. Я посоветовал позвонить в апартаменты Бринов, так как мисс Райан устроила себе офис в одной из их комнат.

– Нет, – ответил он нервным и извиняющимся тоном, – мне не стоит опять звонить. Так сразу. Но когда я смогу повидать Нэнси? И вас? – добавил он тактично.

Я спросил, не зайдет ли он в гостиницу, выпить и поговорить. Последовала пауза, такая длинная, что я решил, что нас разъединили. Наконец он ответил:

– Это не очень удобно. Но, может быть, встретимся, скажем, через час?

– Конечно, – сказал я, – только где?

– Обогните собор. Исакий. Идите, не останавливайтесь, я вас увижу. – И он, не попрощавшись, повесил трубку.

Я спустился к Бринам и рассказал мисс Райан о приглашении. Она очень обрадовалась – я знала, что он позвонит! – но тут же пала духом.

– Мне надо срочно напечатать эту штуку в шести экземплярах, – объяснила она, вставляя в машинку слои бумаги и копирки.

«Штука» оказалась двухстраничным письмом Брина американскому послу в России Чарльзу Болену. Письмо начиналось с благодарности за то, что посол с супругой приедут в Ленинград на премьеру «Порги и Бесс»; но основная часть послания была выдержана в тоне огорченном и недовольном. Дело в том, что совершалось-то советское турне с ведома и согласия американского Госдепартамента, но официально спонсором мероприятия он не был. Более того, финансовую базу турне заложило советское Министерство культуры. Невзирая на это, Брин считал «глубоко огорчительным», что к труппе не приставили кого-нибудь из посольства, кто стал бы свидетелем «ежедневных, ежеминутных личных контактов и стихийных проявлений дружеского тепла». Это, по мнению Брина, было необходимо, если посольство собирается «подготовить об этом беспрецедентном начинании полный и всесторонний отчет, которого все ожидают».

«Необходимость такой документации связана не только с нынешним визитом доброй воли, при всей его важности, но и с культурным обменом в будущем, – писал Брин. – Трудно представить, какие усилия мы предприняли, чтобы все прошло гладко, и какое бесконечное количество мелочей надо предусмотреть, чтобы обмен принес желанные плоды. Такого рода документация призвана отмечать не только успехи, но и аспекты, нуждающиеся в улучшении, а также возможные неудачи».

– Степану нежнейший привет, – наказывала мисс Райан, когда я уходил на свидание. – Если это будет стихийное проявление дружеского тепла, обязательно расскажи, я занесу в бортовой журнал.

Имелся в виду дневник «Порги и Бесс», который вело начальство.

От «Астории» до полуготической массы Исаакиевского собора рукой подать. Я вышел точно в три тридцать – время, назначенное Орловым, – но, выйдя, сразу же увидел Лыжные Очки. У обочины стоял интуристский ЗИС, и впереди сидел этот человек, разговаривая с водителем. Первой моей мыслью было вернуться в гостиницу; это было, вероятно, разумно, поскольку Орлов не хотел, чтобы о нашем рандеву знали. Но потом я решил не торопясь пройти мимо машины и посмотреть, что будет; при этом нервозность и смутное чувство этикета побудили меня кивнуть человеку. Он зевнул и отвернулся. Я пересек площадь и, оказавшись в тени Исаакия, оглянулся. Машины на месте не было. Я побрел вокруг собора, делая вид, что любуюсь им. Делать вид было незачем, тротуары были пусты, но меня не покидало чувство, что я у всех на виду совершаю нечто не вполне законное. Тьма крылом охватила небо, как ворóны, с карканьем кружившие над головой. На третьем круге у меня появились подозрения, что Орлов передумал. Чтобы забыть о холоде, я начал считать шаги, но, насчитав двести шестнадцать, повернул за угол и наткнулся на сцену, от которой ход чисел остановился, как разбитые часы.

Происходило следующее: четверо мужчин в черном стояли против пятого, прижатого к стене собора. Они молотили его кулаками, швыряя вперед и с размаху ударяя корпусом, как американские футболисты, тренирующиеся на резиновой кукле. В сторонке стояла женщина, прилично одетая, с сумкой под мышкой, как будто ожидая, пока приятели закончат деловой разговор. Не будь вороньего карканья, это был бы кадр из немого фильма: никто не издавал ни звука. Когда четверо нападавших отпустили пятого, оставив его распростертым на снегу, они, равнодушно глянув на меня, вместе с женщиной зашагали прочь, не обменявшись ни словом. Я подошел к лежавшему. Это был толстяк, такой тяжелый, что мне было бы его не поднять, и от него разило сивухой так, что скорпионы бы не выдержали. Крови не было, он был в сознании, пытался заговорить и не мог; он смотрел на меня снизу вверх, как глухонемой, пытающийся объясниться глазами.

Подъехала машина с зажженными фарами. По черно-белым клеткам на дверцах я понял, что это такси. Задняя дверца открылась, и меня окликнул Степан Орлов. Наклонившись к нему, я стал объяснять, что произошло, просить помочь человеку, но он спешил, не слушал меня, все время повторял «Садитесь», «Да садитесь же» и наконец, с потрясшим меня бешенством, – «Идиот!». С этими словами он втащил меня в машину. Такси развернулось, и фары высветили лежащего. Пальцы его скребли снег, как щупальца насекомого, безжалостно опрокинутого на спину.

– Прошу прощения, – сказал Орлов уже нормальным голосом, которому сумел придать интонацию искреннего извинения, – но чужие драки… не так уж интересны, понимаете ли. А теперь – удовольствие. Мы идем в «Восточный». – Он упомянул об отсутствии мисс Райан и выразил «глубокое» сожаление, что она не смогла прийти. – Такую девушку, как Нэнси, хочется сводить именно в «Восточный». Прекрасная еда. Музыка. Восточная атмосфера.

При том, какой тайной была обставлена наша встреча, мне показалось странным, что теперь мы едем в такое веселое и публичное место,