Жизнь ничего не значит за зеленой стеной: записки врача - Автор неизвестен - Медицина

— Это не его стиль, он никогда не пользуется такими научными терминами, видимо, кто-то помогал ему. Это мог быть и Вайнстоун, — предположил я.

— Во все его записи внесены исправления. Вот явно новый предоперационный эпикриз, объясняющий показания, а здесь новый посмертный эпикриз.

— Недаром он просидел два месяца у себя в кабинете. Что вы собираетесь с этим делать?

Кардуччи не ответил, это было на него не похоже.

— А сейчас посмотрите несколько историй болезней Сорки. Скажите, он когда-нибудь делал детальные записи? Диктует ли он ход операции сам или заставляет резидентов?

— Насколько мне известно, Большой Мо даже ручку с собой не носит…

— Взгляните! Посмотрите на эти красивые записи, а вот детальный отчет об операции, написанный самим Сорки!

Мне стало смешно. — Последнее время диктофонная служба, видно, работала на Сорки сверхурочно. Это можно доказать, все данные находятся в компьютере, и легко проверить, когда диктовались записи. История болезни 1997 года, напечатанная месяц назад, говорит сама за себя.

Кардуччи кивнул головой, добавив:

— В каждой истории есть заключения других врачей и консультантов, признающих необходимость смертельно опасных операций.

— Записи Сусмана и Гедди?

— Да, эти имена везде.

— Доктор Кардуччи, вмешательство в историю болезни — это же криминал. У вас, наверно, есть необходимые научные методы для доказательств. Можно засудить этих парней только за это.

— Марк, мы же не ФБР, у нас нет таких полномочий. Скажите мне, как дела у Манцура и Сорки? Чем они занимаются?

— Манцур постарел, — признал я. — Продолжает устанавливать артериальные шунты на здоровых ногах. Сорки изменяет себе, прекратил оперировать экстренные случаи и онкологию, сконцентрировался на ожирении и грыжах. Он действует осторожно, стал более спокоен и сдержан. Держу пари, его адвокаты из Олбани подсказывают, как себя вести. Впервые в жизни он посетил ежегодное собрание Американской коллегии хирургов, хотя и не является ее членом. Меняет свой имидж…

— Мне скоро предстоит беседа с обоими, — закончил разговор Кардуччи, достаточно тактично давая понять, что мне пора идти.

Неделю спустя Чаудри подвозил меня на Стэйтен-Айленд. По пути мы обсуждали заседание подкомитета Сусмана.

— Ну как? Пришлось принимать валиум?

— Нет, я был спокоен. Ты бы послушал Сусмана. Я изо всех сил напыжился, пытаясь войти в образ Сусмана: „Мы стираем наше грязное белье сами. И мне начхать, что вы бьетесь головами друг о друга. Только деритесь в стенах госпиталя, а не на улице. Мы найдем и искореним предателей, мы заставим их уйти. Никогда еще в этом госпитале не было врачей, пишущих жалобы друг на друга — да еще властям штата!“ Чаудри развеселился:

— Могу себе представить. А что ты им ответил?

— Отрицал все. На вопрос Сусмана о Сорки я ответил, что у нас с ним различные академические взгляды на практическую хирургию. Сусман расспрашивал о моем прошлом, должно быть, они копались в моих делах. Почему я приехал в США? Были ли у меня случаи разглашения профессиональной некомпетентности коллег? Я сказал им о контактах с инстанциями по долгу службы и об общении с прессой, когда этого требовал мой статус хирурга.

— Сорки был там? — спросил Чаудри.

— Нет, вероятно, его покровители посоветовали ему не лезть в эти разбирательства.

— Другие ничего не говорили?

— Почти ничего. Вайнстоун прикинулся ягненком, Шварцман хотел прояснить мои разногласия с Сорки, но я отказался. Подумать только, Шварцман, председатель секции акушерства и гинекологии, вице-президент университета, экс-президент Американской ассоциации гинекологов, и не смеет что-то сказать против Сорки и Сусмана. Невероятно! Они с Вайнстоуном страдают одной болезнью — страхом за свое кресло. Зачем им бороться за справедливость, когда в семьдесят лет можно спокойно бить баклуши за полмиллиона в год?

Как только мы пересекли верхний уровень моста, взору открылся закат между пляжем Стэйтен-Айленда и побережьем Джерси.

— Марк, — обратился ко мне Чаудри, — ты никогда не рассказывал мне о твоем общении с прессой в Израиле.

— Салман, да кого это волнует? Что было, то пропито. Слишком больно вспоминать об этом, а кроме того, он никогда меня не поймет.

Глава 16. Ненужные операции

Главная трудность заключается не в том, чтобы остановить плохих докторов от нанесения вреда или даже убийства пациентов, а в том, чтобы воспрепятствовать хорошим докторам делать это.

Вторник, 9 ноября 1999 года

М&М конференция в это утро запомнилась, наверное» всем. Рассматривался типичный случай Манцура. К нему, поступила пациентка восьмидесяти шести лет с ощутимым пульсом на бедренных артериях с обеих сторон и с ишемической язвой на голени. Никакой дооперационной ангиографии не было сделано. Позже при вскрытии/ стало ясно, что она не нуждалась в шунтировании крови из аорты в бедренные артерии. Однако Манцур создал аортобифеморальный шунт, ввел урокиназу и в конце-концов позволил больной тихо умереть.

Все сегодня было иначе. Шикающее и подавленное настроение присутствующих, когда многие боялись выступать против «крестного отца», сменилось на противоположное. Обвинения в медицинской неграмотности сыпались на Манцура одно за другим. Против него выступили Глэтман и другие частные сосудистые хирурги. Сердитый, потный и покрасневший Манцур оправдывался как только мог.

— Теперь я вижу необходимость ампутации, но семья больной в тот момент отказалась от нее.

Он отрицал факт назначения урокиназы, хотя это было зарегистрировано в карте наблюдений.

Только протеже Манцура Илкади пробовал его поддержать:

— Больная не нуждалась в дооперационной ангиографии с дуплексным сканированием для доказательства закупорки подвздошных артерий.

После конференции Манцур подошел к Глэтману и зашипел на него:

— Вы сегодня зашли слишком далеко.

Мне показалось, что прогресс начался — «зеленая стена» рушилась.

Вайнстоун не пришел на конференцию, я встретил его в хирургическом отделении. Он не хотел присутствовать на обсуждении Манцура.

— Доброе утро, доктор Вайнстоун, — весело поздоровался я.

Он не ответил на мою улыбку, оставаясь мрачным и подавленным.

— Вы пропустили превосходную конференцию, на ней был представлен случай Манцура, — сообщил я ему, делая вид, будто не понимаю, что это для него уже не новость.

Лицо Вайнстоуна стало еще мрачнее.

— Он явился с большой помпой и как всегда искал оправдания собственной глупости, слушать его было стыдно.

Вайнстоун заговорил, не обращая внимания на мои слова:

— Плохо дело, если так будет и дальше, он присоединится к лагерю Сорки. Надо дать ему передохнуть.

— Они уже давно заодно с Сорки.

— Я думаю, это не так. Понимаешь, он был у меня на днях в гостях и выразил готовность поддержать нас, а мы, в свою очередь, должны помочь ему.

— Теперь ему поможет только Бог.

Я не шутил, как только ОНПМД закончит разбирательство, он навсегда расстанется с практической медициной.

Конечно, для него это смерть, однако пускай он вспомнит о печальной участи многих своих пациентов.

— Не будь так уверен, в понедельник я встретился с Диком Келли, он собирается спасать Манцура.

Дик Келли возглавлял университетский медицинский центр Манхэттена, считался видной фигурой во влиятельных медицинских кругах.

— Вы думаете, он может спасти его? — поинтересовался я. — Против Манцура выдвинуты слишком тяжелые обвинения.

— Келли сумел помочь Дональду Муру, — напомнил мне Вайнстоун недавний случай из новостей.

Доктор Мур, председатель общества хирургов Манхэттена, не так давно допустил трагическую ошибку, оставив резидентов одних на операции закрывать живот пациенту. Семью он заверил, что операция прошла успешно, сам же поехал в аэропорт и улетел. Когда он вернулся, пациента уже не было в живых.

— Разразился ужасный скандал, — сказал Вайнстоун, — но Дик Келли спас его.

— Еще бы, — заметил я, качая головой, — это был единичный эпизод. Мур большой хирург и прекрасный педагог, с ним просто произошел несчастный случай. Не надо сравнивать его с Манцуром. Если Дик Келли помогает Манцуру, то есть еще сенаторы, пресса. Все в мире относительно.

— Ты готовишь собственное самоубийство? — Вайнстоун закашлялся и решил загладить резкую фразу. — Марк, ты знаешь, как я к тебе отношусь, я уважаю твои моральные принципы. Но прошу тебя помириться с Манцуром. На следующей неделе он приглашает нас с тобой на обед в персидский ресторан.

— Позвольте мне подумать.