Один день, одна ночь - Татьяна Устинова

– Артемочка, – говорила Настюха каждый божий день, – ну, подожди немножко!.. Он все равно со мной разведется, он уже давно собирается! Он разведется и будет алименты платить Нийке! А если я подам на развод, он, может, и откажется платить, кто его знает. Судиться придется, а у него знаешь какие везде связи! Еще отберет дочку. Он уже грозился.

И эти связи, и то, что Артем должен ждать алиментов от бывшего мужа, больше-то все равно жить не на что, было унизительно, гадко, но ничего с этим он не мог поделать.

Спасение выходило какое-то ненастоящее, искусственное, как и вся жизнь, которой Артем жил, и он ненавидел себя с каждым днем все больше и все меньше понимал, что будет дальше.

Какие-то смутные картинки рисовались ему, как в старом кино: плюнуть на этого мужа и его связи, сгрести Настюху в охапку вместе с ребенком, улететь в Магадан и там начать по-настоящему жить. Устроиться на работу в «Магаданскую правду», получить комнату в общежитии, покупать с зарплаты шоколадки и апельсины, приносить их домой – «Почему меня никто не встречает? Это папа пришел! И угощение принес, смотрите, девчонки!», – писать хорошие, умные, серьезные слова, которые всем будут необходимы, копить денежку на отпуск у моря, чувствовать себя сильным и нужным, чтоб без него уж точно никто не мог обойтись: ни его «девчонки», ни коллеги, ни начальство.

Впрочем, Артем отлично понимал, что все это глупости и никогда он ни на что не решится.

Так продолжалось довольно долго, а потом этот самый муж Настюху избил. Вернулся откуда-то пьяный, полез выяснять отношения, а она не сдержалась, дурочка, и что-то ему ответила. Он ее ударил, сильно, она упала. Он поднял ее и опять ударил. Она перепугалась до смерти. Ругаться-то они часто ругались, но все же не дрались, и как защищаться, она не знала.

Утром приехала к Артему с синяком на скуле и кровоподтеками на ребрах. У нее были трогательные ребрышки, тоненькие, как у воробья.

Артем сказал, что этого самого мужа он убьет. Просто убьет, и все, и пусть его посадят. Настюха плакала, пила горячий чай, отдыхала от пережитого, а он ее жалел, так жалел!..

Ее жалел, а себя ненавидел пуще прежнего – за то, что ничего не может, ни на что не решается, все выжидает чего-то, и вот дождался.

А потом она поехала на эту фотосъемку.

Артем знал, что никакой она не фотограф – наснимает вечно какую-то ерунду, а потом трогательно просит, чтобы он сказал «честно», хорошо или плохо.

В прошлой своей жизни он непременно бы честно сказал, что не просто плохо, а чудовищно, никуда не годится, но в этой никак не мог. Он понимал, что эта его честность ничего не изменит, лучше снимать она все равно не станет, а страданий прибавится. Ей так хотелось его одобрения, как будто голодная хлеб у него выпрашивала! Артем понимал, что это муж внушил ей, что она ни на что не годная, ни к чему не способная, необразованная. Ему, мужу, наверное, так было легче с ней управляться.

Она поехала на съемку и пробыла весь день с чертовым знаменитым писателем и Ольгой Красильченко, журналисткой, пишущей как раз про «знаменитых». Артем Ольгу от души презирал и неистово ей завидовал – у нее была репутация незыблемая, как американская конституция, а ее слово весило, как самый тяжелый из всех известных в природе металлов! Ну, может, не конституция и не металл, но ее похвала сразу переводила «знаменитость» в разряд настоящих «звезд», а ироническая или не слишком восторженная реплика, прямо скажем, низвергала с Олимпа! Она интервьюировала только самых-самых, и эти «самые-самые» считали, что побеседовать с Красильченко – большая честь. Никто и никогда не считал честью беседу с Артемом Гудковым!

Ольга рассусоливала с писателем очень долго, а потом заявила, что ей непременно нужно поговорить с ним в «домашней обстановке», и Настюхе пришлось тащиться под вечер в «домашнюю обстановку»!

Накануне она довольно горделиво рассказывала о том, что муж ее вроде бы дружен с писателем или его женой и несколько раз она прежде бывала у них в доме.

Артем слушал вполуха.

Оттуда она позвонила и страшным шепотом сказала, что здесь, в квартире у писателя, ее муж! И она теперь не знает, что ей делать. Она его боится, а он тут гостит!.. А еще сестре Наталке, которая неделю назад приехала из Одессы, нужно передать ключи от квартиры – Настюха утром забирала аппаратуру – она так горделиво именовала фотоаппарат с треногой, – а Наталка в это время куда-то смылась, вот и осталась без ключей. А Настюха задержалась у писателя и теперь боится, что Наталка не попадет в дом, ведь няня с девочкой допоздна гуляют.

Артем полетел на Покровку, смутно припоминая, что где-то здесь жила его приятельница Маня Поливанова, которая когда-то была так трогательно в него влюблена!.. Это было одно из самых приятных его воспоминаний, хотя и не очень отчетливое. Он имел счастливую способность быстро забывать то, что не слишком его трогало.

Ему помнилось, что Маня за ним ухаживала, как не ухаживал никто и никогда в жизни, ни до, ни после нее. Поддерживала, подбадривала, выслушивала и все мечтала, чтобы он в нее влюбился, а он решил, что влюбляться ни за что не станет – он тогда работал в издательстве, где ее печатали, и получался некий мезальянс. Он просто сотрудник, а она автор, царица небесная, все двери перед ней открыты, все начальники ее уважают и стараются с ней дружить!.. Артем не желал пополнять собой ряды тех, кто искал ее дружбы и расположения, а она хотела, чтоб он ее поцеловал хоть разочек, и он это отлично понимал, и ему нравилась ее рабская зависимость, заглядывание в глаза, готовность слушать его и помогать всегда и во всем.

Он с удовольствием пользовался ею, а потом она на него рассердилась из-за какого-то дедка, которого он пропесочил в статье, и сказала, что больше не хочет его видеть.

Артем пожал плечами, перестал звонить, и с тех пор они на самом деле ни разу не виделись, хотя поначалу он думал, что это очень глупо – ссориться из-за дедка! И не понимал, почему такая удобная, приятная и простая связь должна оборваться по столь пустячному поводу.

Он приехал на Покровку, взбежал по лестнице и, не думая, позвонил в знакомую дверь.

Ему открыли, и он стал звать Настюху, готовый защитить ее от всех на свете, и от мужа, и от писателя, и тут только сообразил, почему позвонил именно в эту квартиру!.. Он бывал здесь сто лет назад, в гостях у Мани Поливановой!..

Выходит, Алекс Лорер, которого нынче читают все дураки и дуры, живет с Маней?!

Настюха быстро вытолкала Артема за дверь, за руку стащила вниз, несколько раз поцеловала дрожащими губами и сказала, что все уже хорошо: мужа выпроводили взашей, Наталка прибегала, и, она, Настюха вынесла ей ключи. Правда, неизвестно, насколько вся эта канитель со съемкой затянется. Может, до самой ночи.

Артем тоже долго целовал ее, прижимал к себе – все ребрышки наперечет, как у воробышка, – и хотел поскорее забрать отсюда к себе, где она не дрожала и не озиралась пугливо.

Вечером, уже поздно, она позвонила и нетвердо сказала, что не приедет, останется ночевать.

– Ты что?! Напилась?! – закричал совершенно несчастный Артем.

– Угум, – согласилась Настюха. – А что, нельзя?

– Конечно, нельзя, дурочка ты моя маленькая! Ты же на работе, да еще у чужих людей!.. Я сейчас приеду и заберу тебя.

– Н-н-не-е-ет! – длинно протянула Настюха. – Я с тобой не поеду. Я останусь здесь. Я вас всех, мужиков, сволочей, ненавижу! Ненавижу, ты понял?! И тебя ненавижу!..

В прошлой своей жизни он непременно обиделся бы всерьез и надолго – он не прощал никому никаких обид и обижался с удовольствием, вдохновенно, от души, – но сейчас чувствовал только жалость к несчастной дурехе, неспособной справиться с жизнью, и ответственность за нее.

Он вернулся на Покровку, но подняться в квартиру отчего-то не решился. Может, из-за Мани, а может, потому, что не знал, как поведет себя Настюха, не станет ли, чего доброго, кричать, что она его ненавидит! От нее, пьяненькой, ожидать можно чего угодно.

Он гулял возле подъезда, потом курил, провожая глазами бабку, которая вывела на прогулку собаку – или это собака вывела бабку?.. Они дошли до угла, постояли, тяжело дыша, как будто бежали на время стометровку, и вернулись.

Щелкнул замок, дверь заперлась.

Он еще посидел на лавочке, жалея себя и любя свое невесть откуда взявшееся чувство долга, а потом из подъезда вывалились Ольга Красильченко и какой-то парень, который все лез к ней с объятиями и называл «кысочка моя». Они дошли до бульвара, поймали такси и укатили, а Артем все сидел, думая о том, как по-другому могла бы сложиться его жизнь.

Он несколько раз пробовал звонить Настюхе, но трубку она не брала, видно, и впрямь надралась, бедняжка.

Потом со стороны Садового кольца притащилась какая-то личность неопределенного пола и возраста в безразмерных штанах и капюшоне, свисающем почти до глаз, хотя на улице даже ночью было душно и пахло мокрым асфальтом. Огромные пузатые рыжие машины поливали его водой, которая белым веером летела из их пастей.