Повесть об укротителе - Василий Великанов

— А какие звери вас интересуют?

— Всякие. Львы, медведи…

Иван Дубняк вдруг погрустнел: «А что, если возьмут моего Потапа и львиц-сестриц…»

— Не знаю… Как директор… — робко проговорил Иван Дубняк.

— Ну, с директором-то мы договоримся. Покажите нам молодняк.

— Молодняк? — обрадовался Иван, — у нас его много… Есть очень хорошие… Идемте, я вам покажу.

Они подошли к большому вольеру, в котором возилось несколько бурых медвежат-пестунов.

— Вот Сенька способный, — сказал Дубняк, показывая на толстого буровато-серого медвежонка. — И Марфутка смирная…

Прощаясь с Дубняком, Николай Павлович сказал:

— А вы приходите к нам в цирк.

— Спасибо, приду. Я вас на арене видел, мне бы на репетициях побывать…

— Приходите. Поговорим. Поработаем. Выйдя из зверинца, Николай Павлович заметил:

— Знаешь, Маша, нравится мне этот парень.

— Ничего, — с иронией проговорила Мария Петровна, — под твой стиль работает.

— Не под мой, Маша, а русским стилем. Привезли из зверинца в одной клетке двух пестунов — серого Сеньку и чернобурую Марфутку. По характеру медвежата оказались разными: Сенька — подвижный, смелый и озорной, а Марфутка — робкая тихоня. Марфутка была похожа на ежа: носик у нее узкий, а широкое туловище покрыто короткими волосами, торчащими во все стороны, как иглы. А Сенька был похож на шута: при ходьбе он смешно вилял задом, и губы у него выворочены наружу, как будто он постоянно улыбался.

Днем медвежата боролись, играли, а к вечеру, утомившись, засыпали в обнимку. Проснувшись рано утром, они тоненько по-собачьи взлаивали — просили есть и, если им задерживали завтрак, Сенька-забияка злился и бил Марфутку. Ели каждый в своей миске, но по-разному: Сенька жадно и быстро, а Марфутка спокойно и неторопливо. Съев свою порцию, Сенька лез к Марфутке, но его отгоняли палочкой, Сенька злился и, набросившись на Марфутку, отгрыз у нее пол-уха. Пришлось их рассадить. После еды Марфутка сосала лапу. Она боялась не только людей и животных, но даже предметов и не садилась на тумбу. А тут еще во время репетиции Цезарь царапнул ее до крови. Марфутка жалобно завизжала и нырнула под тумбу, откуда ее еле выволокли.

— Надо выбраковать эту трусиху, — сказала Мария Петровна, — не будет из нее дела.

— Терпение, Маша, терпение…

Зато Сенька оказался более способным. Он шел по брусу боком, все время посматривая вниз, и охотно делал стойку на передних лапах, но работать с бревнышком не хотел. Для него было сделано специальное корытце на низких ножках. Сенька должен лечь в него спиной и вертеть лапами бревнышко. Понукаемый палочкой и добрыми словами «Сенька, ложись, ложись», медвежонок ложился, но не в корытце, а около него, на пол, и тянулся за морковкой, но награду ему не давали: не заслужил, не заработал. Николай Павлович тянул его на поводке в корыто, а Мария Петровна манила морковкой. Лакомство маячит Перед носом, но ухватить его не так-то просто. Сенька тянется за морковкой и невольно влезает в корыто, ложится боком, испуганно стонет, мычит. Николай Павлович и Мария Петровна хватают его за лапы и кладут на спину. Сенька сердито ворчит, поднимает морду и хочет вскочить, но ему суют в рот морковку и строго говорят: «Лежать!» Сенька лежит на спине и ест морковь. Ну ладно, за сласти можно и полежать немного в неудобной позе. Но вот ему на лапы Мария Петровна кладет короткое бревнышко и крутит его сама, показывая медвежонку, как надо делать трюк. Сенька с грубой силой отталкивает бревнышко, и оно летит далеко на пол. Когда же хотят повторить этот трюк, Сенька нервничает, злится, рычит, отмахивается лапами и даже пытается зубами схватить руку Марии Петровны. Пришлось надеть на него намордник. Сенька вскакивает с корытца и пытается удрать, но Николай Павлович крепко держит его на цепи и опять манит морковкой. Сенька морковку съедает, затем носом и лапой лезет в карман, где у хозяина лежит соблазнительное лакомство.

Сеньку наряжают в цветной комбинезон, у которого одна половина синяя, а другая желтая, и на голову надевают остроконечный шутовской колпак. Сеньку-клоуна сажают на деревянного коня с подставкой-качалкой. Сев верхом, Сенька хватается передними лапами за шею коня и охотно на нем качается. «Раз-два, раз-два, — ритмично говорит Николай Павлович, — браво, Сенька, браво». И угощает всадника морковкой. Чудесно! Качайся — и получай угощение. Это не то, что лежать на спине и крутить бревно. Трудно и опасно, Того и гляди, стукнет по носу, если сорвется.

После репетиции Николай Павлович кормил Сеньку крошенной из хлеба и моркови и тихо, ласково говорил:

— Хорошо, Сеня… Молодец, Сеня.

Поев досыта, медвежонок лез к хозяину играть, а когда Николай Павлович садился возле его клетки, Сенька просовывал меж прутьев лапы, высовывал язычок и трепал бобровый воротник пальто. Наверно, меховой воротник казался ему каким-то животным.

Поздно вечером Николай Павлович делал прощальный обход своего звериного хозяйства и, всматриваясь в животных, примечал у них малейшие изменения. Покашливает Цезарь — уж не воспаление ли легких у него? Холодно в цирке. Что-то плохо заживает ухо у Марфутки… Наверно, загрязнилась рана. Трусиха она — трудно с ней работать… Надо подобрать в зверинце другого медвежонка. И Нечай что-то плохо стал есть. Десны болят — авитаминоз. Нужен рыбий жир, а где его достать?.. И, кажется, ангина. Нужны теплые припарки. Надо еще взять животных в зверинце: медвежонка и тигра. Хорош и бегемот. Если выехать, на нем верхом на манеж в начале программы или в финале — очень интересно будет!

СМЕРТОНОСНОЕ ПОЛЕ

Ночь была хоть и звездная, но мутно-серая, без луны. По полю, шурша, неслась сухая поземка,

Саперы-собаководы сержант Петухов и рядовой Черкасов, получив еще с вечера боевое задание, готовились к вылазке на передний край противника: надо было найти, нащупать смертоносное минное поле врага и обезвредить его — сделать в нем проход и открыть своему батальону путь к наступлению.

Не впервые это делал сержант Петухов, но каждый раз испытывал какое-то необыкновенное чувство. Он знал, что сапер при разминировании может ошибиться только один раз, но не от этого он приходил в приподнято-возбужденное состояние, когда зрение и слух обострялись до крайности. Это самочувствие напоминало ему то, когда он, укротитель, находился в клетке среди зверей, от которых ежесекундно можно ожидать нападения. Но здесь, в боевой обстановке, было еще сложнее и опаснее. В любой момент враг мог обнаружить их я сорвать боевой план. Вот это чувство тревожного ожидания боевых действий со стороны противника больше всего беспокоило Петухова. О смерти он думал редко. Когда же эта мысль пронизывала его и мгновенно обессиливала тело, он решительно отбрасывал ее от себя. «Не я один, — думал он, — миллионы не щадят своих жизней…» С тех пор как его родное село Семеновку заняли враги, Петухов часто думал о своей матери, оставшейся в оккупации, и горькое сожаление грызло его. «Чего я не взял ее к себе жить? — думал он. — Упрямая. Сама не захотела поехать. Говорила тогда: «Ты ведь у меня, Ваня, артист, все разъезжаешь, а я что там, сынок, буду делать в городе, в чужом доме? Я из своего родного угла никуда не поеду — здесь родилась, здесь и помирать буду». — «Как ты теперь живешь, моя мама, одна, старенькая?» — мысленно спрашивал Петухов, и тут же успокаивал и себя и мать, молча… разговаривая с ней: «Потерпи, мама, еще немного. Мы вперед идем, скоро освободим и вас…»

Петухов и Черкасов оделись в белые маскировочные халаты с капюшонами и сразу стали непомерно толстыми, неуклюжими, особенно низкорослый, плотный Черкасов. Белые накидки надели и на своих серых собак. Треф в накидке вел себя спокойно, а чувствительный Пурик несколько раз встряхнулся, пытаясь сбросить с себя одежду, и успокоился лишь после того, как, очевидно, почувствовал, что она крепко привязана и когда Черкасов, его хозяин, прикрикнул строго: «Нельзя! Пурик! Фу!»

— Смотри, Черкасов, за своим псом хорошенько, — напутствовал своего подчиненного Петухов, — а то он у тебя какой-то шальной…

— Зато он у меня старательный и чуткий, товарищ сержант…

— Старательность, Черкасов, хороша при уме и выдержке, а он у тебя неврастеник.

Взяв в левую руку поводок от собаки, а в правую щуп — длинную палку с острым железным стержнем на конце, — Петухов вылез из окопа и встал на лыжи. Вслед за ним вылез и Черкасов.

Низко пригнувшись, пошли. Впереди — Петухов, а за ним, на дистанции шести-восьми шагов, двигался Черкасов. Без лыжных палок трудно идти, но они мешали бы, да и в снег их опасно тыкать — можно нарваться на мину. Противник маскирует мины в самых неожиданных местах. Противник, отступая, стал хитро минировать поля и дороги: противотанковые мины заделывал в деревянную оболочку и потому их нельзя уловить электрическим миноискателем— «пищалкой». Такие мины можно обнаружить только щупом и тонким чутьем собаки-ищейки. А между большими минами закладывают и маленькие, противопехотные, с проволочкой — чуть ее задел и… взрыв.