Сага о Тимофееве (сборник) - Евгений Филенко

Тимофеев стыдливо кивнул.

– Дайте лист бумаги, – попросил Тахион.

Народный умелец придвинул ему салфетку. Звездолетов извлек из внутреннего кармана фрака гусиное перо, встряхнул его и быстро набросал схему путешествия Вики.

Рисунок Тахиона Звездолетова

– Вот посмотрите, – пригласил он. – Точка В – это дата ее рождения. Вика росла, умнела и хорошела в родном тридцатом веке, окончила исторический факультет и поступила в наш институт. Стрелочки – это ее движение во времени. Обозначим буквой С момент ее старта в прошлое.

Затем Вика благополучно возникает на Базе-810 в точке Н. Там она обменивается новостями с подружками и в момент Б покидает их, чтобы отбыть к цели своего путешествия – точке Ц в середине шестого века нашей эры.

Проведя несколько месяцев в этой богатой событиями эпохе и накопив историческую информацию, Вика начинает финишировать в момент Ф и в силу законов темпонавтики оказывается в точке Б на Базе-810. Доложив координатору Базы об успехе своей миссии, она приводит себя в порядок, прощается с друзьями и в момент К исчезает с Базы-810, чтобы вернуться к точке старта С через секунду после своего отбытия и продолжить существование в тридцатом веке.

Заметим, что ее собственное время всегда течет из прошлого в будущее – это горизонтальные стрелочки. Но отдельные фрагменты этого собственного времени приходятся на девятый и шестой века. Так что никакой фантастики вроде темпоральных инверсий, хроноклазмов, петель времени, как любили сочинять досужие выдумщики в пухлых романах, здесь нет…

Но вся беда в том, – снова пригорюнился Тахион, – что Вика не появилась ни в точке Б, ни, тем более, в точке С.

Он потянулся было скомкать рисунок, но Тимофеев опередил его.

– Не спешите, – сказал он. – Я еще не все уяснил.

– Что тут неясного, – проворчал Тахион. – Для вас-то…

– А эти ваши ретромотивы… Они часто ломаются?

– В том-то и дело, что нет! Они настолько просты в конструкции, что там нечему ломаться. Да и починить их, простите за вульгаризм, проще пареной репы. Достойно удивления, что принципы темпонавтики не были открыты еще в вашем веке. Впрочем, в этом я вижу добрый знак: ближе всех к их открытию подошли вы с вашим темпороскопом, но, как выяснится в ближайшие дни, вовремя остановились.

– Вы разглашаете мне мое же будущее, – запротестовал Тимофеев, – и тем самым нарушаете Кодекс. Я еще ничего для себя не решил!

– Решили, – сказал Тахион убежденно. – По глазам вижу. Но не то, чего мы столь опасались.

– А вы не пробовали повторить маршрут Вики? Вдруг там есть какое-нибудь временное завихрение, губительное для темпонавтов?

– Глупости, сударь, изволите говорить! – отрезал Тахион, от волнения сбиваясь на старосветский. – Мы ныряли в прошлое до самых трилобитов и много далее-с! А уж шестой век прочесали со всевозможным усердием, будьте покойны-с!

В этот момент в дверь грубо забухали чем-то увесистым.

– Странно, – произнес Тахион. – Разве заперто? Помнится мне, я не встретил особых препятствий.

– У вас были добрые намерения, – пояснил Тимофеев. – А у этого гражданина, видимо, не очень… У меня в двери детектор биотоков.

– А, понятно, – сказал Тахион без особой уверенности.

Тимофеев пошел открывать. Едва только щелкнул замок, как дверь настежь распахнулась, чудом не смазав хозяина по носу. Запахло тяжелым перегаром и ржавчиной. Тимофеев попятился.

В комнату ввалился огромный, широкий, как лещ, слесарь-сантехник в грязной спецодежде, влача короб с инструментом в одной руке и заляпанную коррозией трубу в другой. Он пыхнул в лицо Тимофееву из папиросного окурка и просипел, глядя в потолок:

– Стояк я тебе перекрою, потому как на нижних протекаешь, а на верхних паришь. Чинить после праздников зайду. Чтоб дома был, а не то…

– Тут какая-то ошибка, – пролепетал деморализованный Тимофеев, – я ни на кого не протекаю, можете проверить…

– Сам пойди проверь, – буркнул слесарь. – Я зря не болтаю.

Тимофеев беспомощно оглянулся на Тахиона. Тот сидел в непринужденной позе, лицом прямо-таки излучая противоестественное удовольствие от происходящего.

– Что же мне делать?.. – захлопотал Тимофеев. – Может быть, есть какая-то возможность договориться?..

– Пятерик, – заявил пришелец, равнодушно исследуя интерьер. – Или флакон на бочку.

– Антей, друг мой, – внезапно вмешался Тахион. – Вы несколько перехлестываете. Подобные типажи для данного периода времени уже нехарактерны.

– Простите, коллега Тахион, – фальшивый слесарь мгновенно увял. – Но я отбыл следом за вами по личному распоряжению директора. Так сказать, для подстраховки.

– Возвращайтесь, коллега Антей, – сказал Тахион. – Все в порядке, пусть ваше сердце успокоится. Я мигом за вами.

– Ну и славно, – с облегчением произнес Антей, бодро вскинул трубу на плечо и, подмигнув оторопевшему Тимофееву, двинулся прочь.

– Теперь вы видите, что вам угрожало? – осведомился Тахион. – Поверьте, мы относимся к своим обязанностям со всей ответственностью.

Тимофеев покрутил головой, стараясь выкинуть из головы страшное видение. Затем тщательно затворил дверь и вернулся к столу.

– Так что же? – спросил он. – Мы никак не можем спасти Вику?

– Но я же объяснял вам… – терпеливым учительским голосом начал Тахион.

И тут снова хлопнула дверь…

9. Отчего хлопнула дверь

Оттого, что сначала вошел Николай Фомин, мрачный, будто грозовая туча, а следом – девушка Света с расписным чайничком для заварки и чистой чашкой для Фомина. Поскольку ее руки были заняты, она затворила дверь пяткой.

– У вас горел свет, – сказал Фомин угрюмо. – Я подумал, что ты еще не спишь. Не могу я сейчас один.

Он коротко кивнул слегка привставшему Тахиону и сел на угол дивана, очевидно, не опознав в блестящем аристократе безобразного лодыря и краснобая со стройплощадки.

– Познакомьтесь, – сказал Тимофеев. – Мосье Тахион прибыл к нам из тридцатого века…

– Да ведь мы уже знакомы, – с благожелательной улыбкой произнес Тахион.

И Николай Фомин стал стремительно, безудержно меняться прямо на глазах.

Из поникшего неудачника, забаррикадировавшегося от внешних раздражителей за собственными переживаниями, он обратился в настороженного скептика, что с напускным недоверием прислушивается к словам, в которые ему так хочется верить. Но и в этой ипостаси Фомин задержался какие-то секунды. Он не мог не верить в забрезживший где-то в немыслимой дали слабый проблеск надежды. Потому что сейчас он был в таком душевном состоянии, когда люди готовы поверить во что угодно, только не в безысходность.