Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

Богородицы, где пропадала всё свободное время. На её простенький, нехитро рубленный, в обычный угол пятнадцативенечный дом в три оконца на фасад, стоявший по улице Революции, 74, указали Паустовскому местные жители. «В её чисто умытой игрушечной избе тикало несколько ходиков и висели две старинные картины неизвестного итальянского мастера. <…> За стеной избы по ночам шумел соседский сад».

Впрочем, Паустовские жили в то первое солотчинское лето вовсе не в самом доме Марии Михайловны, а во флигеле, что стоял в саду.

Спустя годы сын писателя, Вадим, вспоминал:

«Первое лето в Солотче мы жили не в доме Пажалостина (к нему отец только присматривался), а рядом, у одинокой старушки Марии Михайловны. Занимали флигель в одну комнату в глубине участка»152.

Летом 1930 года Паустовский пробудет в Солотче меньше месяца. Будет писать, рыбачить на речках Солотче и Старице вместе с сыном Вадимом, ходить на Лысую гору и в монастырь и, конечно же, бывать в окрестных лесах, в которых так легко и чисто дышалось. Всего этого даже за столь короткий срок станет достаточно, чтобы на всю оставшуюся жизнь полюбить эти места, прикипеть к ним душой и сердцем. Очерк «Мещёрский край», написанный в эти дни в Солотче и опубликованный в апрельском номере журнала «Наши достижения» за 1931 год, станет самым первым, искренним и публичным признанием Паустовского в любви к этим местам.

Солотча для Паустовского была поистине «золотым слитком», удачной находкой, спасением от многих житейских неурядиц.

Часть седьмая. «Имя у меня уже есть, и как будто бы достаточно широкое…». 1931–1940

Корреспондент великой стройки

1930-е годы отмечены в писательской судьбе Паустовского особой меткой. Именно в это десятилетие он прочно войдёт в литературу. Его признáют читатели. Примет и власть. Всё, что было написано ранее, будет похожим на разминку, на нудный, сбивающий дыхание марафон, финиш которого постоянно отдалялся и наступит лишь с выходом повести «Кара-Ада», повести, которую действительно можно назвать творческим успехом писателя, но и в ней строгая критика примет не всё, упрекнув писателя всё в той же увлечённостью «голосом во сне».

В апреле 1931 года Паустовский, преследуя своей конечной целью оставить наскучившую редакторскую работу в РОСТА, возьмёт долгосрочный отпуск, понимая, что в конечном итоге на своё рабочее место он уже вряд ли вернётся.

Предчувствие его не подвело.

26 октября 1931 года об обретении «писательской» профессии он весьма ярко и убедительно напишет матери в Киев:

«…я с весны с большим трудом освободился от службы в РОСТА и теперь стал “чистым писателем”, т. е. нигде не служу. Первое время было трудно, но сейчас жизнь входит в норму, и к Новому году мы совсем окрепнем материально. До сих пор этого не было, т. к. РОСТА брала очень много сил, но почти ничего не давала. Сейчас я много пишу, езжу, ушёл целиком в свою писательскую работу. Имя у меня уже есть, и как будто бы достаточно широкое, – пишу это не из хвастовства, но совершенно беспристрастно»153.

1931 год для Паустовского станет богатым на поездки, тогда он практически не жил в Москве.

Вырвавшись из «оков» РОСТА и тем самым обретя свободу, он первым делом, реализуя давнюю мечту, совершит поездку на Каспий с непременным посещением залива Кара-Богаз-Гол, о котором ему когда-то блестяще поведал старый геолог Нацкий.

По сути, эта поездка на Каспий в мае – июне 1931 года обернётся для Паустовского целой «кругосветкой», возможностью попасть не только на берега знаменитого залива, но и очутиться в саратовских и калмыцких степях, увидеть Астрахань и Гурьев, побывать в Доссоре и Красноводске, посетить Баку и Элисту, увидеть реки Волгу и Урал, заглянуть в воды Каспийского моря, прочувствовать колорит мест, где ещё таилось что-то от средневековой необузданной дикости.

Во время поездки он почти каждый день будет писать восторженные письма Екатерине и сыну Вадиму с точным обоснованием своего географического положения и, как ребёнок дивясь увиденному, делать для себя всё новые и новые открытия.

После возвращения в Москву – небольшая передышка, поездка в Ливны и вновь, 27 октября, командировка от РОСТА, теперь уже на Северный Урал, на великие стройки первой пятилетки – Соликамский целлюлозно-бумажный и Березниковский химический комбинаты в Пермском крае на реке Каме.

За день до отъезда в письме матери, сообщая о поездке и утрясая нечто личное, он сообщит, что уезжает «…на два месяца в Соликамск и Березники (Северный Урал), и в связи с отъездом столько возни, что нет даже времени написать подробное письмо. <…> Второй год мы говорим о том, что было бы прекрасно и для тебя с Галей, и для нас, если бы ты с Галей переехала к нам в Москву.

<…> У нас тепло, с питанием можно хорошо устроиться, т. к. я могу пользоваться закрытым распределителем (но не пользуюсь, т. к. нет для этого времени), для тебя и Гали будет совершенно изолированная комната рядом с нами. Кроме того, мы думаем, что Димушка внесёт в твою жизнь не только много шуму, но и радости – он очень славный мальчик – хохотун и весельчак. Переезд не будет труден – напиши, как ты к этому относишься. Нам совместная жизнь с тобой будет подлинным спасением, т. к. мальчик наш тогда будет под твоим контролем и влиянием. Сейчас он почти без призора, т. к. и я и Катя очень заняты, а ему “нужна бабушка”, как он говорит. Он скучает и растёт очень одиноко. Галя бы, кстати, выучила его грамоте и другим хорошим вещам, а то у нас [он] до сих пор не умеет читать (ему уже 6 лет).

До сих пор ни я, ни Катя не можем использовать очень больших возможностей – литературных и научных – только потому, что живём одни, нам не на кого опереться.

<…> Катя держит сейчас экзамены на аспиранта Академии искусств и с утра до ночи сидит над политической экономией»154.

Взаимопонимания по поводу переезда не нашлось и на этот раз. Мария Григорьевна по-прежнему упорно продолжала оставаться с дочерью Галиной в Киеве и о Москве не помышляла. Несмотря на внешнее спокойствие в общении, прослеживаемое в письмах, их отношения «матери – сына» будут весьма непростыми, и любовь на расстоянии будет намного надёжнее реального проживания рядом. Возможно, в глубине этого непростого душевного конфликта двух самых близких друг другу людей лежали застарелые обиды «взрослого» детства – со стороны Паустовского, и недополученное внимание к себе