Вампирский Узел - С. Сомтоу

Она задремала, убаюканная ритмом его странных ласк, сонная от потери крови. Я не должен ее убивать, говорит он себе. Не должен.

Он с сожалением отрывается от нее. Смотрит в зеркало и видит тень тени над бледным телом спящей Амелии Ротштейн.

Он прикрывает ее костюмом и начисто вылизывает ранку у нес па боку.

Потом он тихонько выходит из гримерной. Пробирается к задней двери по лабиринту сумрачных коридоров. Выходит наружу — на Заккербротгассе, в переулочек на задах театра.

На улице уже темно. А у дверей его поджидает фрау Штольц. Как обычно, вся в черном. Лицо прикрыто вуалькой.

— Где ты был, мальчик? — хмурится она. — И зачем ты свалился на мою голову?! Что ты там делал, ведьминский ты ребенок? Одни от тебя несчастья…

Он лишь улыбается. Молча.

Она говорит:

— У тебя кровь на губах, Конрад! Что ты там делал, ужасный ребенок?

12

Руди, сейчас пять утра! Уже светает! Нам обязательно надо ехать за город, на этот твой пляж?!

Вам надо это увидеть.

Что увидеть?

Сейчас, мастер Тимоти, сейчас мы приедем на место и вы все увидите сами.

Тогда не гони. Мы сюда не так часто ездим.

Да.

Смотри, какой-то павильон. На пирсе, прямо над водой. Похоже, там сильный ветер. Мне обязательно выходить из машины?

Нет, мастер Тимоти. Не обязательно. Мы просто подъедем поближе и вы на это посмотрите.

Ты на песок выезжаешь!

Вон там. Видите?

Какие-то столбики или палки торчат из песка. Прилив к ним почти подобрался, скоро совсем зальет. Какие-то маски резиновые на них… Детишки, наверное, развлекаются.

Посмотрите внимательнее. Я подъеду поближе.

Это не маски!

Головы. Человеческие.

Такие все бледные, сморщенные, как будто из них высосали всю кровь… кровь капает на песок… шеи обернуты водорослями. Они свисают, как ленты на майском шесте… какой кошмар. Руди, ты знаешь, что это не я. Я бы такого не сделал.

Я знаю. Но ведь кто-то же это сделал. И, кстати, не в первый раз.

Ты уже видел такое?

Сам не видел. Но читал в газетах. Когда я соглашался поступить к вам на службу… я не думал, что будут еще и другие, Тимми.

Когда ты меня называешь Тимми, а не мастером Тимоти, Руди, я знаю, что ты настроен серьезно. Так кто это сделал?

Вы знаете.

У всех водоросли во рту, соленые ароматы моря… у некоторых вырваны глаза, но глазницы благопристойно прикрыты ракушками… вон у того в волосах копошится краб… а у того все лицо в корке из крови и песка, как будто в каком-то кошмарном гриме… всего пять голов… и все вроде бы молодые люди. Из тех, кто все лето проводит на пляжах и вообще ничего не делает. А где тела, интересно?

Похоронены, я так думаю. Изувечены так, что вообще не узнаешь. Одного нашли в Венеции на прошлой неделе. Второго — вчера на Редондо-Бич. Она любит море… и даже, наверное, воображает, что умерла в море. Она поэтому и охотится на побережье. Даже в смерти ее рассудок — болен. Но по-своему она художник. И эти кошмарные композиции — произведения ее искусства.

Лайза!

Даже в гробу к ней льнет море.

Надо ее остановить.

Это нетрудно. Она еще не поняла своей силы — ее можно убить колом в сердце.

Ты считаешь, я должен убить одного из своих?

Но она подвергает тебя опасности, Тимми! Тебя! Все, что мы создали… твой образ рок-звезды, этот дом, положение, которого мы добивались с Марией… она и нас подвергает опасности. И нас тоже. Вот эти головы в песке, ты посмотри на них. Посмотри. Сколько еще пройдет времени, пока не найдется зацепка, которая позволит связать эти убийства с конкретным домом в Сан-Фернандо — как вы сами-то думаете, мастер Тимоти?

По крайней мере, она отрезает головы. Она не создает других таких же, как мы.

И тем не менее…

Меры предосторожности. Надо принять меры предосторожности. Когда она сегодня вернется, насыпьте ей в гроб чеснока. Повесьте распятия на всех выходах. Она не умрет, но и выйти не сможет. Пусть пока посидит дома. Вы с Марией будете ее кормить от моих жертв… или можно будет достать донорской крови, в общем, что-нибудь мы придумаем. Конечно, это не решение проблемы. Но на какое-то время весь этот кошмар прекратится.

На какое-то время, вы сами сказали… пока она не победит свой страх перед распятиями и чесноком.

На это уйдет много лет. Я сам этому научился только через века.

Вам было сложнее, Тимоти. Тогда люди верили в силу священных символов и охранительных амулетов. Ей приходится справляться только с собственными суевериями и заблуждениями, а не с единой верой миллионов людей. Откуда вы знаете, сколько времени у нее уйдет на преодоление всех ее страхов? Вряд ли несколько сотен лет, как мне кажется.

Китти еще боится.

Но вы сами ей говорили, чтобы она не боялась. Мария едва с ней справляется — чтобы ее унять, ей надо ткнуть распятием прямо в нос. Все ваши меры… они ненадолго.

Ты оправдываешь убийство!

А это… это, по-вашему, не убийство?!

Не передергивай. Это не убийство, когда умерщвляешь особей другого вида.

Другого вида? А мне казалось, что эта твоя психиатр уже доказала, что ты не другой; что ты — часть нас самих… наша тень.

Давай ты не будешь меня загружать этими противоречиями, Руди. Или ты так уверен, что тебе все позволено? Что я тебе никогда ничего не сделаю?

Прости, Руди.

Я не должен был этого говорить. Ты — мой друг.

Поедем домой, мастер Тимоти?

Да, но… знаешь, Руди, я задам тебе один вопрос — мне нужно знать, потому что, я чувствую, приближаются страшные времена… десятки путей, линии жизни и смерти сходятся к одной точке… Руди, ты меня любишь?

Ты меня любишь?

С каких это пор вам нужно, чтобы вас любили, мастер Тимоти? Вы что, превращаетесь в одного из них?

Боюсь, что да. Жалость — страшное чувство, Руди. Для вампира — страшное.

У Стивена было целых четыре часа. Он решил прогуляться по городу. По традиции в байрётском театре делают очень большие антракты между актами опер Вагнера. И в этом есть свои преимущества. Зрители могут поесть или просто пройтись на воздухе и размяться (байрётский оперный театр — это святилище; здесь музыке благоговейно внимают, сидя на жестких деревянных скамьях, а не слушают для своего удовольствия, развалившись в мягких креслах); да и ему самому не помешает снять напряжение. Приятно все-таки "осознавать, что к последнему акту ты подойдешь с новыми силами, и руки не будут как налитые свинцом.

И сегодня он был даже рад, что в байрётском оперном театре закрытая оркестровая яма. Обычно его раздражало, что он не может держать под контролем певцов так. Но еще больше его бесило, что публика его не видит и он, стало быть, не получает должную порцию зрительского восхищения. Но сегодня ему не хотелось быть на виду. Немецкая публика почти не знала его в лицо (да и любая другая публика тоже, уж если на то пошло), тем более что его пригласили сюда на замену, так что никто не обратил внимания на худого жилистого старика, который неторопливо спустился с бокового крыльца красного кирпичного здания театра — шедевра монументального уродства — и прошел через скверик, где уже было полно народу. Никто не узнал Стивена Майлса. Хотя… иногда, когда он проходил мимо группок людей, те на миг умолкали. Может быть, они были разочарованы, что этот эрзац-дирижер, которого пригласили буквально в последний момент, был сегодня явно не в ударе?