Совесть короля - Мартин Стивен

Теперь изумление появилось на лице Эндрюса. Он ожидал от Грэшема чего угодно, только не откровенности. Прозвучавшее в голосе сэра Генри напряжение пугало. Такое напряжение ни в чем не убеждает и ничего не исцеляет. Лишь выжигает на его собеседнике неустранимую отметину.

— Когда-то я любил одного человека. Однажды ночью наша любовь утратила духовный характер и обрела характер физический. Позднее этого молодого человека обвинили в моем грехе. Я был вожаком. Я был зачинщиком. Я был хозяином. И при этом представил себя жертвой. А его… казнили. Как я рыдал, как пытался возложить вину на себя! И когда…

От волнения Грэшем умолк, не в силах говорить дальше.

— И когда накануне казни творили с ним самые немыслимые вещи…

Неужели это правда? Неужели в глазах сэра Генри Грэшема действительно сверкнули слезы? В глазах человека, который слыл олицетворением темной силы, перед которой никому не устоять?

— Он проклял меня за те страдания, которые я навлек на его бедное тело и на его несчастную душу. Он умер, преисполненный ненависти ко мне. Скажите, епископ Ланселот Эндрюс, может ли англиканская церковь даровать прощение такому человеку, как я?

— Нет, — ответил Эндрюс. — Ни о каком прощении не может быть и речи. Во всяком случае, со стороны церкви. Но со стороны простого смертного вроде меня прощение возможно. И если вы готовы поверить, то можете рассчитывать на мое понимание. Хочу добавить еще кое-что. Крики умирающего человека — это муки, терзающие его, а не слова истины. Не думаю, что Иисус в предсмертных муках верил в то, что Бог Отец оставил его. И все же вы хотите услышать мое мнение на этот счет… Если вы помните последние предсмертные минуты вашего друга, то вы помните его таким, каким желали сделать его враги. Лучше помните его другим, таким, каким вы его любили. Он тоже будет помнить вас там, где его душа нашла последнее успокоение.

Увы, для Грэшема не было средства, способного очистить душу, не было волшебного снадобья, способного излечить незаживающую сердечную рану. Свою горечь он обрушил на епископа, подобно клинку, одержимый желанием низвергнуть его на грешную землю, проверить, насколько искренно излучаемое им спокойствие. Одновременно впервые за двадцать лет вслух было произнесено нечто такое, что растрогало Грэшема до глубины души. Впервые за много лет он испытал нечто близкое к душевному спокойствию.

— Теперь вам известна моя тайна, — произнес сэр Генри, возвращаясь в свое обычное расположение духа. — Вы все еще желаете поделиться со мной вашими секретами?

— Я бы с радостью это сделал, — ответил Эндрюс, на лице которого по-прежнему играла кроткая улыбка сострадания, — однако по-прежнему связан обещанием хранить тайну. Могу поведать лишь половину истины…

— Думаю, в этом может оказаться куда больше смысла, чем в тех разговорах, что идут вокруг нас. — Грэшем еле заметным кивком указал на сидящего напротив человека. Тот, заливаясь смехом, рассказывал о каком-то студенте, выливавшем ночной горшок на голову одного и того же слуги.

— Если вы найдете эти письма, то окажетесь перед выбором, — проговорил Эндрюс. — Вы можете передать их сэру Эдварду, который воспользуется ими, чтобы упрочить свое положение при дворе. Вы можете передать их сэру Фрэнсису, который поступит точно так же. Не исключено, что вы вернете их сэру Томасу Овербери, хотя существует вероятность, что он снова их потеряет. Вам также ничто не мешает попытаться самому воспользоваться ими ради собственных выгод. Но вы можете передать их мне.

— Вам, ваше преосвященство? Но вы же только что сами признались, что равнодушны к политике!

— Вы абсолютно правы. Именно поэтому я обязательно уничтожу их. Содержащиеся в них откровения способны послужить расшатыванию основ государства. Попади они в иные руки — и это послужит осуществлению чьих-то личных притязаний. Лучше бы они никогда не были написаны, но раз уж написаны, то лучше всего их сжечь.

— А разве я не могу сжечь их, попади они в мои руки?

— Увы, ваша репутация такова, что никто не поверит вашим уверениям, если даже вы и решитесь это сделать. Мне же поверят.

— Простите меня, ваше преосвященство, — промолвил Грэшем, — но у вас нет никаких причин любить его величество короля. Он отдал престол в Кентербери этой бестолочи аббату, намеренно обойдя вас. Нами правит король, который публично заявляет, что ему наплевать на религию. Откуда мне знать, что вы не воспользуетесь этими письмами для того, чтобы отомстить вашему обидчику?

— Действительно, откуда? — согласился Эндрюс. — Вам придется поверить мне на слово, точно так же, как я доверился вашей просьбе. Видите ли, сэр Фрэнсис Бэкон, вместе с которым я некоторым образом оказался замешан в данном деле, ничего не знает о моей просьбе. Он полагает, что я собрался встретиться с вами совсем по другому вопросу.

— А что, может быть какое-то другое дело? — удивился Грэшем.

— Может, — подтвердил Эндрюс. — Помимо упомянутых выше писем, есть и другие бумаги. Не буду ничего рассказывать вам об их истинной сути. Скажу только, что они способны нанести огромный вред и мне, и сэру Фрэнсису Бэкону. Вам знаком почерк Бэкона? А вот вам образчик моего… — Эндрюс вынул из кошелька сложенный в несколько раз лист с набросками какой-то проповеди. Почерк четкий, разборчивый, отметил про себя Грэшем. — Вы легко узнаете любые бумаги, начертанные рукой Бэкона и моей. Если они вдруг окажутся в ваших руках, я прошу вас уничтожить их. Не нужно даже пересылать их мне или Бэкону. Просто предайте их огню.

— И вы поверите мне на слово, если я скажу, что выполнил вашу просьбу?

— Я поверю вам, сэр Генри. Но не могу заставить вас поверить мне, это выше моих сил.

— Неужели снова любовные письма? — удивился Грэшем. Неужто Эндрюс, человек поразительной душевной чистоты, пытается скрыть грехи далекого прошлого? Неужели их с Бэконом когда-то связывали близкие отношения? Сэр Фрэнсис никогда не скрывал своей слабости к молодым мужчинам. Его дом был постоянно полон юных красавцев; он позволял им беззастенчиво жить за свой счет, что вызывало немалое злорадство со стороны недругов из числа придворных.

— Можете доверять мне, ваше преосвященство, — пообещал Грэшем, встретившись с Эндрюсом взглядом.

— Да, — согласился епископ, — пожалуй, вам я могу доверять.

Грэшем не был пьян, но отчетливо понимал, что завтра утром проснется с головной болью. Явственно ощущая собственное одиночество, он приготовился лечь в холодную постель. Джейн в эти минуты находилась дома, в безопасности, под надзором верных слуг. Манион проводил его до самого колледжа и, убедившись, что за закрытыми дверями Грэнвилл-колледжа жизни хозяина ничего не угрожает, сам отправился на ночлег.