Роза и меч - Сандра Паретти

Пригнувшись, она побежала вдоль стены в половину человеческого роста, прячась в ее тени. Камни осыпались под ногами, любой шорох грохотом отзывался в ушах. Запыхавшись, она добежала до конца стены, перемахнула через нее и спрыгнула с другой стороны. На какой-то миг она была словно оглушена. Стояла посреди высокой засохшей травы и вслушивалась. Но все было тихо. Она глубоко вдохнула тяжелый от терпких запахов выжженных трав и пересохшей земли воздух. Ей показалось, будто она вдыхает жизнь, будто в эти мгновения рождается заново.

Она развязала ленты чепца и бросила его в траву. Взмахом головы распустила тяжелые волосы. Потом расстегнула рясу. Легкое дымчато-голубое муслиновое платье, бывшее под ней, прилипло к телу Она быстренько сбросила рясу, при этом ей показалось, что что-то скользнуло по земле, но она не придала этому значения. Подобрав юбку, она уже собиралась выйти на дорогу, как вдруг острая боль пронзила правую лодыжку.

Каролина остановилась как вкопанная, ее зрачки расширились, возле ноги извивалась змея, потом она шмыгнула под камень. От места укуса на лодыжке боль, словно языки пламени, распространялась по всей ноге. Она почувствовала, как разбухает щиколотка. Большими прыжками Каролина помчалась к дороге. Каждый раз, когда ей приходилось наступать, мучительная боль пронизывала всю ногу.

Подскакивая на выбоинах, по дороге ехала телега. Каролина, спотыкаясь, бросилась наперерез Бородатый мужчина на козлах осадил лошадь.

– Помогите мне! Змея! Пожалуйста… – пролепетала Каролина.

Ничего не понимая, возничий таращился на нее. На нем были странные, с множеством разноцветных пятен, одеяния. Вынув изо рта трубку, он что-то пробурчал Каролина, говорившая от волнения по-французски, показала на свою ногу. Боль была такой адской, что она с трудом удерживалась на ногах. Мужчина привязал поводья и спрыгнул с козел. Их взгляды встретились. Его маленькие глазки под кустистыми бровями улыбались.

– Ладно, залезай – он помог Каролине взгромоздиться на козлы. Ощупал лодыжку и кивнул. Из кожаной сумки, висевшей на козлах, он извлек ремешок. – Сними чулок. Иначе я не смогу ничего сделать.

Каролина решительно задрала юбку и расстегнула подвязку. Мужчина наложил ремень на ногу под коленом и сильно стянул его. Потом взял в руки ее ступню. Ножиком сделал два коротких глубоких надреза крест-накрест в месте укуса и надавил двумя большими пальцами на рану Каролина вскрикнула и тут же получила пощечину.

– Слушай, – прошипел он, – я могу понять, когда удирает такая красивая монашка, как ты. Но я не имею ни малейшего желания, чтобы меня сцапали, когда я тебе помогаю. Так что возьми себя в руки! – Он схватил ее руку. – Вот, кусай ее, только не ори. – Он прижался губами к ране и принялся высасывать яд и сплевывать его на дорогу.

Наконец он выпрямился. Вынул из кожаного мешка бутылку водки, прополоскал рот и еще раз сплюнул. Потом достал из кармана белую тряпку, смочил ее алкоголем и обвязал рану.

– Все, теперь больше ничего не может случиться.

Каролина все еще была сама не своя от боли.

– Вы не могли бы прихватить меня с собой? Мне нужно во Флоренцию.

– Во Флоренцию ты уж сама добирайся, – ответил мужчина. – А вот ночь можешь у меня провести. – Он натянул за собой навес. – Забирайся туда! На козлах ты мне ни к чему. Лучше, чтобы тебя не видели.

Каролина опустила голову. Она не знала, что сказать.

– Не надо мне ничего сочинять. Все равно будет вранье. Таддео Гадди, старьевщик, понимаешь ли, никак не может ссориться с монастырскими дамами.

Каролина забилась под навес и притаилась между туго набитыми мешками. Телега тронулась с места. На повороте дороги она в щель увидела стоявший высоко на горе монастырь. Все сводчатые окна были ярко освещены…

Она проснулась через несколько часов от сильного голода. Мучительного голода, такого жгучего и неудержимого, что сон как рукой сняло. Она оказалась на твердом ложе в тесном закутке. Через открытую дверь ей была видна площадка, на которой возвышались горы тряпья. Дощатая перегородка внутри помещения была снизу доверху набита пуговицами и застежками от поясов. От перегородки до каменной стены была натянута веревка, на которой висели яркие лохмотья. Возле лежанки на полу царил жуткий хаос: огарки свечей, резные, расписные ясельные фигурки, мраморная ваза с трещиной, наполненная пуговицами, пузатая винная бутылка, из которой торчали высохшие цветы, растрепанные книжки, грязные носки, разрозненные ботинки – и все это удваивалось большим заляпанным зеркалом, прислоненным к стене.

Каролина потянулась за кружкой воды и куском хлеба, оставшимися еще с вечера. Вода была с болотным привкусом, а хлеб отдавал плесенью, однако Каролина с жадностью все проглотила. Ее правая лодыжка была еще немного припухшей, но уже почти не болела.

На стене висел календарь. Все дни до 5 октября были перечеркнуты. Значит, у монахинь она провела три недели. Она вытащила из кучи сломанный гребешок. Перед зеркалом сделала себе прямой пробор и заплела две косы в надежде изменить свою внешность этой прической до неузнаваемости. Она часто сталкивалась с тем, что сбившегося локона у женщин было достаточно, чтобы полностью изменить лицо, но ей ничего не помогало.

– Лучше намажь лицо сажей. – Каролина не слышала, как вошел Таддео Гадди. Широко расставив ноги, он стоял под лоскутами занавесок с хмурым лицом. Наконец он произнес: – Чтоб ты знала, они нашли рясу под монастырем во Фьезоле…

Каролина потупила взор. Она чувствовала, как внутри все холодеет. Только она чуточку вздохнула свободнее, как снова вернулся страх и сжал ей горло.

– Я уже ухожу, – пробормотала она.

Мужчина протянул ей тарелку тепловатой овсяной каши.

– Поешь сначала. Кто знает, когда тебе снова что-нибудь перепадет. А как твоя нога? Еще болит?

– Нет Я ее почти не чувствую. Большое спасибо – за все.

– Да ладно… чего уж тут, – он сказал это почти грубо. – Я бы тебя оставил. Но нельзя, из-за сортировщиков старья. Если они тебя тут увидят, выдадут за пару лир. – Он резко отвернулся, словно раскаиваясь в своих словах.

Каролина пошла за ним на улицу. В центре площадки лежал вспоротый мешок. Оттуда вываливались пестрые лоскутья. Таддео Гадди присел рядом и начал сортировать, не обращая больше внимания на Каролину.

Флоренция переливалась теми красками, которых нет больше нигде в мире. Отец частенько рассказывал Каролине об этом городе. Он мечтательно вспоминал картины Перуджино, Рафаэля, Леонардо… Храмы и дворцы, а еще людей, говоривших, по его мнению, на самом красивом итальянском, самом мужественном и гордом. «Это город, – говорил он, – который ты полюбишь…»