Грешные сестры - Анастасия Дробина

Катеринин ангел-хранитель, видимо, в самом деле пробудился: госпожа Танеева только что вернулась из Департамента и сидела за столом, разбирая бумаги, когда в кабинет ворвалась растрепанная воспитательница среднего отделения, подталкивая впереди себя Катерину. Та, понимая, что отчаянная радость и торжество в глазах могут испортить ей все, тем не менее чувствовала, что не в силах скрывать это, и поэтому как можно ниже опустила голову, надеясь, что это придаст ей виноватый вид.

– Госпожа Танеева, простите, но терпеть это более невозможно! – провозгласила Елена Васильевна, взяв Катерину за плечо и ставя ее перед столом начальницы. Та упорно смотрела себе под ноги, на пушистый зеленый ковер с дрожащим на нем кругом света от лампы. Куда же здесь можно прятать деньги, где их лучше держать? Над ухом, как прихлопнутая тряпкой муха, возмущенно жужжала воспитательница, излагая суть Катерининого преступления; затем басистым шмелем вступила госпожа Танеева. Начальница приюта долго вещала о достойном девицы поведении и благонравии, напомнила Катерине о том, при каких обстоятельствах и благодаря чьему заступничеству она была принята в это заведение, намекнула, что уголовным преступницам здесь вовсе не место и только поручительство Катерининых покровителей, вера в ее послушание и исправление, надежда на то, что в ее душе сохранилась любовь к Богу, позволили… и ей не хотелось бы сожалеть… возможно, она ошиблась, и такая испорченная девица вовсе не стоит… если девица Грешнева полагает, что вернуть ее в исправительный дом будет слишком трудно, то она жестоко ошибается…

Катерина строгого внушения начальницы не слышала. Она стояла опустив голову, монотонно повторяла: «Да, мадам», «Нет, мадам», «Сожалею», «Никогда более» – и исподтишка оглядывала кабинет, жалея лишь о том, что зеленая лампа на столе давала слишком мало света. Но даже при этом слабом освещении Катерина смогла отметить про себя массивный, крытый зеленым сукном стол со множеством ящиков, французский секретер и шкаф с книгами. Других мест, куда можно было спрятать большую сумму денег, она не нашла.

Когда пространная тирада госпожи Танеевой подошла к концу, Катерину ее кабинет больше не интересовал. Она глубоко вздохнула, надеясь, что этот вздох выражает глубочайшее раскаяние, и, досадуя на себя, что не может разрыдаться (слишком хорошее у нее было настроение), присела в низком реверансе.

– Простите меня, ради бога, Ирина Францевна, клянусь, я больше никогда…

– Надеюсь, что ты все поняла, – сухо сказала начальница. – Ступай и встань к печке до конца работы. Обедать ты сегодня не будешь. И помни, что при еще одном подобном нарушении порядка ты будешь незамедлительно отправлена в участок.

– Да, мадам. – Катерина еще раз присела и вслед за воспитательницей вышла из кабинета начальницы. Войдя в «рабочую», она сразу же пошла к печке, встала рядом с ее теплым боком и только сейчас заметила, что все оторвались от работы и смотрят на нее. Даже маленькие «стрижки» побросали свои спицы и штопальные иглы и смотрели на «цыганку», до крови избившую старшеотделенку Сенчину, во все глаза. Усмехнувшись про себя, Катерина поискала глазами страдалицу, но той не было: Сенчина в это время с ледяным компрессом на лице стонала в лазарете. Впрочем, Катерина тут же о ней забыла и, придав на всякий случай своему лицу выражение крайней подавленности, стала напряженно размышлять: не наябедничает ли все-таки, оправившись от страха, Сенчина. Но та, видимо, в самом деле была сильно напугана вспышкой Катерининого бешенства и вечером, вернувшись из лазарета в спальню, не сказала никому ни слова, как ни теребили ее заинтригованные воспитанницы. Теперь стоило Катерине, проходя мимо, мельком взглянуть на Сенчину, как та замирала и сжималась, как мышь при виде неожиданно спрыгнувшего с печи кота.

С Васькой Катерина увиделась перед самым Рождеством. Тот ждал ее, по обыкновению, верхом на заборе и, едва Катерина приблизилась, начал упрекать в том, что она не появлялась так долго.

– Я здесь уже неделю, как бобик, околеваю, спасу нет сидеть, все курево перевел! Думал уж, вовсе не явишься, хотел через вашего Силыча узнать…

– Так ты с дворником уже дружишь? – не отвечая на его упреки, живо спросила Катерина.

– Долго ли с ним, пьяницей, задружиться? – ухмыльнулся Васька. – Бутылку «брыкаловки» ему выставил – и уж друзья навек! А у тебя чего? Узнала про деньги али впустую все?

Катерина как можно короче рассказала обо всем. Напомнила, что завтра – канун Рождества, что в приют приедут высокие гости, и что, хочешь не хочешь, все нужно проделать следующей ночью. Васька выслушал, кивнул и изложил план операции, с которым Катерина полностью согласилась. На этот раз поцелуями они не занимались: времени для этого не было, да и Васька, видя в глазах подруги сухой, жесткий, нетерпеливый блеск, не решился настаивать на этом.

Гости прибыли следующим вечером, когда рождественская елка в большом зале была уже наряжена руками девочек и сияла огнями и гирляндами, отражающимися в тщательно натертом паркете. На длинных, покрытых белыми скатертями столах стояли блюда со сладостями и сдобами, которые с утра готовились и пеклись взрослыми воспитанницами, поодаль лежали приготовленные подарки, а в «рабочей», убранной и вычищенной до блеска, лежали на столах кипы белья, рубашек, вышитые наволочки и полотенца, изящно помеченные платки – лучшие работы старших девушек, которыми госпожа Танеева готовилась удивить покровителей приюта.

– Все, помру сейчас, ей-богу, – устало сказала Оля Маслова, положив на видное место расшитую ею по вороту и рукавам сорочку из тончайшего английского полотна. – С утра паркет терла, в обед елку рядила, в ужин пышки лепила, белье и посейчас раскладываю – да сколько ж можно, мать-Богородица… Эй, Катя! Цыганка! Ты взаправду спишь, что ли? Белье-то готовое пошто мнешь?!

– Не сплю, – глухо сказала Катерина, поднимая голову с вороха белоснежных платков и тяжело вставая из-за стола. Она тоже проработала целый день и сильно устала, что повергало ее в отчаяние: сегодняшней ночью у нее должна была быть свежая голова, а вместо этого…

– Маслова, что сделать, чтобы не заснуть?

– Саму бы кто надоумил… – проворчала Оля, зевая во весь рот. – Впору палец разрезать да солью посыпать, так ведь к печке выставят, скажут – нарочно, чтоб не работать… А у меня и так все руки вспухшие!

Катерина согласно кивнула. Она сама последние дни не вставала из-за рабочего стола, спешно заканчивая приданое для княжны. Шумно вздохнув, Катерина начала было выравнивать рассыпавшуюся стопку платков, но из коридора вдруг донесся многоногий топот и громкий визг несущихся к парадным дверям «стрижек»: