Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Фёдор Головкин

Пока длились все эти церемонии, общее внимание привлекала своей миловидностью великая княгиня Анна, супруга великого князя Константина[190], уже глубоко несчастная и такая больная, что, не имея возможности отказаться от этих церемоний, она каждый раз чувствовала себя дурно. Я никогда не забуду, как в одном монастыре, где Их Величества присутствовали у обедни, я увидал, что она сразу побледнела, и успел только удержать и отнести ее на одну древнюю могилу, где я был вынужден ее оставить. Этот Двор, слишком занятый величием жизни, чтобы обратить внимание на такое предупреждение о близости смерти, тогда так сильно меня возмутил, что я даже забыл о своих обязанностях.

В это время передавали на ухо о случае, который мог бы казаться невероятным, если бы при этом не присутствовало столько свидетелей. Рассказывали, что великий князь, который не любил своей жены и находился тогда в периоде раздражительности, побуждавшей его к жестоким действиям, придумал несколько дней перед коронацией, рано утром, когда великая княгиня еще спала, нарядить в ее спальню взвод гвардейских барабанщиков, которые, по данному сигналу, стали бить утреннюю зарю. Великая княгиня так испугалась, что чуть было тут же на месте не умерла. Необходимость скрыть это событие от императора принудила ее к сверхъестественному усилию, чтобы появляться на церемониях коронования, и ее здоровье долго ощущало последствия этого случая.

Император, недовольный предстоящим окончанием коронационных торжеств, придумал еще церемонию, настолько нелепую, что я чуть было не просил аудиенции, чтобы ее предупредить. Она состояла в том, чтобы поочередно, одну за другою, снять с их Величеств царские регалии, прежде чем отнести их, в торжественном шествии, в сокровищницу. Мы увидели, как государь и государыня явились, облеченные в коронационные наряды, и взошли на троны. Сановники стали отнимать у них одну за другой царские регалии: короны, скипетры, державу, цепи орденов и мантии. В конце концов, они остались такими обнаженными, что под влиянием чувству, в которых мне теперь трудно разобраться, в глазах у меня выступили слезы.

Весь Двор был страшно утомлен. Для дам во время коронационных торжеств были восстановлены фижмы и все сидения были убраны из кремлевских покоев, — так что под конец все без исключения, сановники государства, а также остальные кавалеры и дамы еле держались на ногах и опирались об стены, чтобы не упасть. В последний день я не мог удержаться от шутки. Когда в зале, где происходили аудиенции, ожидали выхода Их Величеств, я проскользнул мимо лиц, стоявших вдоль стены, отвешивая им глубокие поклоны и приговаривая шепотом: «Я льщу себя надеждой не быть так скоро удостоенным чести вас увидеть». Если бы при этом Дворе дерзали смеяться, моя выходка вызвала бы, конечно, громкий хохот, особенно когда супруга фельдмаршала, княгиня Репнина, громко заметила: «Вот видите, можно ли после этого полагаться на придворные слухи. Меня уверили, что графу Головкину запрещено говорить остроты в царствование Его Величества».

Обстоятельство, о котором не решались громко говорить в те времена, но которое могло иметь крупные последствия и наводило на размышления — это желание государя, в качестве главы Церкви, служить обедню; но так как он не рисковал сделать столь важное нововведение в самой столице, то решил отслужить первую обедню в Казани, куда он собирался ехать. Были уже приготовлены самые богатые священнослужительские облачения. Павел был уверен сделаться таким образом духовником своей семьи и министров, но Синод вывел его из этого смешного положения, высказав при этом удивительную находчивость. При первом слове императора о его намерении, члены Синода, не обнаруживая ни малейшего удивления, — хотя оно несомненно было велико — заметили ему, что канон православной церкви запрещает совершать св. таинства священнику, который женился во второй раз. А так как Павел об этом не подумал и не посмел или не хотел ничего изменять в законах священства, то ему пришлось отказаться от этого проекта. Он утешился и только к причастию надевал на себя маленький, довольно короткий далматик из бархата малинового цвета, унизанный жемчугом, что вместе с его мундиром, ботфортами, длинной косой, огромной треуголкой и, при всем том, с его невзрачной внешность, делало из него самую комическую фигуру, какую только можно себе представить. Узнать случайно о его проекте и находясь однажды утром в Кремле вдвоем с митрополитом Платоном, я сказал ему:

— Ваше Высокопреосвященство должны быть довольны, что трон занят государем, преисполненным религиозностью.

— Увы! — ответил владыка.

— Как, неужели Ваше Высокопреосвященство не верите в религиозность государя?

— Как мне не верить? Но к сожалению, религиозность у него вместо того, чтобы быть там — он указал на сердце, — тут. — И он указал на лоб.

Но, не отрицая верности этого замечания, следует все же сказать в похвалу Павлу I, что он проявил большую терпимость в религиозных вопросах.

Два крупных акта ознаменовали эпоху коронования. Первым был установлен закон о престолонаследии. Он был достоин государя, бывшего вместе с тем отцом многочисленного семейства, и оградил империю с этой стороны от всякой неустойчивости. Другим актом — ордена св. Андрея Первозванного, св. Екатерины, св. Михаила и св. Анны были наделены богатыми пенсиями. Оба акта вызвали всеобщий восторг, но увы! — мы впоследствии видим, что первый из них не мог ничего предупредить, а второй остался мертвою буквой за неимением денег.

Императрица не менее, чем ее супруг, наслаждалась торжествами коронования. Туалеты были ее элементом. То, что доводило других дам до изнеможения, не доставляло ей никакого труда. Даже в положении беременности, она сохраняла свой бальный туалет с утра до вечера и между обедом и балом, оставаясь затянутой в корсет, занималась как всегда, в капоте, своей перепиской или вышивала на пяльцах, а иногда даже работала с медальером и резчиком на камне Леберехтом. Ее участь значительно улучшилась с тех пор, как она последовала совету своей матери — расположить к себе хорошим обращением г-жу Нелидову. А так как эта фаворитка не была ни развратная, ни корыстолюбива и, к тому же, была чрезвычайно умна, то доверие к ней государыни, которая могла на нее смотреть, как на свою соперницу, ее тронуло и в то же время расположило государя к своей супруге. Кончина г-жи Бенкендорф успокоила Его Величество на счет ига, которое будто бы ему угрожало, и по-видимому ничто не нарушило бы это спокойствие, если бы не явился проект дать монарху фаворитку в тесном смысле этого слова. Женщина, носившая звучное имя[191], которое Петром I было возведено на престол, но весьма нескромного поведения, бывшая любовница Уварова, одного из флигель-адъютантов и фаворитов государя, вздумала сыграть эту роль. Уваров и турок-камердинер Кутайсов расхвалили ее перед государем, Валуев, обер церемониймейстер, сажал ее постоянно напротив Его Величества и все это делалось настолько открыто, что было скоро замечено всем Двором и стало беспокоить государыню и огорчать честных людей, так как все знающие порядок вещей в этом мире, поняли, что от этого могли бы произойти всевозможные неприятности, которые и без того грозили всем. Последствия показали, насколько их опасения были основательны.