В разреженном воздухе - Джон Кракауэр

Корнем зла было то, что мнение Букреева о его обязанностях существенно отличалось от мнения Фишера. Будучи русским, он пришел из жесткой, горделивой и суровой культуры альпинизма, в которой не полагаются на изнеженных слабаков. В Восточной Европе проводников обучали действовать в большей мере как шерпов: переносить грузы, закреплять веревки на горе, прокладывать маршрут, и в меньшей мере — как опекунов клиентов. Высокий и светловолосый, с красивым славянским лицом, Букреев был одним из лучших высокогорных альпинистов мира, с двадцатилетним[43] гималайским опытом, включающим два восхождения на Эверест без кислородной поддержки. Имея за плечами столь значительные достижения, он сформулировал множество оригинальных заключений о том, как следует восходить на вершины, и очень строго их придерживался. Он был совершенно откровенен в своем убеждении, что ошибкой со стороны проводников было баловать клиентов. «Если клиент не может подняться на Эверест без помощи проводника, — говорил мне Букреев, — то ему нечего делать на Эвересте. Иначе могут возникнуть большие проблемы при подъеме на вершину».

Но отказ или неспособность Букреева выполнять обусловленные договором функции проводника в соответствии с западными традициями, выводили Фишера из себя. Также это вынудило Скотта и Бейдлмана взять на свои плечи несоразмерную долю обязанностей по опекунству над группой, и в первую неделю мая эти усилия, без сомнений, сказались на здоровье Фишера. После прибытия вечером 6 мая в базовый лагерь с больным Крузом, Фишер сделал два звонка по спутниковому телефону в Сиэтл и горько жаловался своей партнерше по бизнесу Карен Дикинсон и своему агенту по рекламе Джен Бромет[44] на непримиримость Букреева. Ни Джен, ни Карен не подозревали тогда, что этот разговор станет их последним разговором с Фишером.

8 мая команды Холла и Фишера покинули второй лагерь и приступили к подъему по перилам на стену Лхоцзе. На высоте 610 метров над днищем Западного цирка, прямо под третьим лагерем, валун размером с маленький телевизор сорвался вниз с крутого обрыва и врезался Энди Харрису в грудную клетку. Он сбил Энди с ног, забил ему дыхательные пути; в течение нескольких минут Энди в шоковом состоянии болтался на страховочной веревке. Если бы он не был пристегнут жумаром, то наверняка упал бы и разбился насмерть.

Когда мы добрались до палаток, он выглядел совсем побитым, но утверждал, что повреждений у него нет. «Этим утром я мог стать покойником, но, по-моему, эта чертова штуковина не причинила мне никакого вреда, кроме ушиба», — уверял он. Перед тем как на Энди налетел камень, он наклонился и опустил голову, но за секунду до удара он глянул вверх, так что камень только скользнул по его подбородку, а затем ударился в грудину, и все же он пролетел до тошноты близко, едва не врезавшись ему в череп. «Если бы этот камень попал мне в голову…», — проговорил Энди, скривив физиономию, и принялся сбрасывать рюкзак, оставив предложение недосказанным.

Третий лагерь был единственным лагерем на всей горе, который мы не делили с шерпами (выступ был слишком мал для того, чтобы вместить палатки для всех нас), поэтому здесь мы должны были сами заниматься приготовлением пищи, что по большей части означало приготовить питьевую воду из огромного количества талого льда. В связи с обезвоживанием организма, которое было неизбежным следствием тяжелого дыхания в таком иссушенном воздухе, каждый из нас потреблял больше галлона[45] жидкости ежедневно. Поэтому нам было необходимо приготовить приблизительно дюжину галлонов воды, чтобы удовлетворить нужды восьми клиентов и трех проводников.

8 мая я первым добрался до палаток, и мне досталась работа по вырубанию льда. В течение трех часов, пока мои спутники подтягивались в лагерь и рассаживались по своим спальным мешкам, я оставался снаружи, вонзая в склон ледоруб, наполняя пластиковые мешки для мусора осколками льда и разнося их по палаткам для оттаивания. На высоте 7300 метров это была изнурительная работа. Каждый раз, когда кто-нибудь из моих товарищей по команде кричал: «Эй, Джон! Ты еще там? У нас тут лед кончается!» — это позволяло мне понять, как много делали для нас шерпы и как мало ценили мы их труд.

Ближе к вечеру, когда солнце направилось к изрезанному горными пиками горизонту и температура начала падать, все подтянулись в лагерь за исключением Лу Кейсишка, Фрэнка Фишбека и Роба, который вызвался «пасти задних» и поднимался последним. Около половины пятого проводник Майк Грум принял по переносной рации вызов от Роба: Лу и Фрэнк были все еще внизу, метрах в шестидесяти от палаток, и двигались чрезвычайно медленно; Роб просил Майка спуститься вниз, чтобы их сопровождать. Майк снова торопливо надел свои кошки и направился вниз по веревке, не выказав ни капли недовольства.

Прошло около часа, когда он появился вновь, шагая впереди остальных. Лу, который так устал, что Роб нес его рюкзак, шатаясь подтянулся следом. «Мне конец. Мне конец. Совсем выдохся, полный аут», — бормотал он себе под нос. Фрэнк показался на несколько минут позже и выглядел еще более изнуренным, хотя он отказался отдать Майку свой рюкзак. Мы были шокированы, увидев этих парней (на днях оба они хорошо шли в гору) в таком состоянии. Явное ухудшение самочувствия Фрэнка особенно поражало: я с самого начала думал, что если кто-нибудь из членов нашей команды и достигнет вершины, то одним из них несомненно будет Фрэнк, который уже три раза побывал на горе и казался таким опытным и сильным.

Когда лагерь окутала тьма, наши проводники выдали всем канистры с кислородом, регуляторы и маски: оставшуюся часть подъема нам надлежало дышать сжатым воздухом.

Применение баллонного кислорода в качестве поддержки при восхождении является практикой, которая вызывает желчные споры с тех пор, как британцы первыми взяли экспериментальное кислородное снаряжение на Эверест в 1921 году. (Скептичные шерпы сразу прозвали громоздкие канистры «английским воздухом».) Первоначально самым главным критиком баллонного кислорода был Джордж Мэллори, который доказывал, что его использование было «неспортивным и, следовательно, небританским». Но скоро стало очевидно, что в так называемой Зоне Смерти, выше 7600 метров, без кислородной поддержки организм значительно больше подвержен опасности высокогорного отека мозга и легких, гипотермии, обморожению и другим смертельно опасным недугам. В 1924 году, возвратившись из своей третьей экспедиции на Эверест, Мэллори пришел к убеждению, что вершина никогда не будет достигнута без кислородной поддержки, и пересмотрел свои взгляды на использование кислорода.