Путь-дорога фронтовая - Сергей Вашенцев

— За вас я не беспокоюсь, — сказал учитель. Он похлопал его по плечу. — В артиллерии вам в первую голову понадобится математика. Вы молодец, Альфин. Некоторые молодые люди, — хитро улыбнулся он, оглядывая собравшихся, — недооценивают математики…

— Вы на меня смотрите, — комически развел руками Кузнецов.

— Почему на вас, мало ли я на кого смотрю.

— Мне показалось, что вы на меня посмотрели.

— У вас же «хорошо» по математике. Конечно, это не «отлично». «Хорошо», мой друг, это, конечно, не «отлично». А у вас могло быть «отлично». Да-с!

— Я же говорю, вы на меня посмотрели.

— Как хотите, так и думайте. Вы, я слышал, собираетесь в авиацию, Кузнецов?

— Да. А что?

— Я думал, что в авиации математика должна быть на «отлично».

— У меня там будет «отлично».

— Посмотрим, посмотрим. Вы увлекающийся человек и шутник. Вы большой шутник, Кузнецов! Если бы вы поменьше шутили, у вас, наверно, было бы «отлично». Вы любите острые словца. Хорошая дисциплина вам не помешает. Поверьте моему слову.

— А вы были на военной службе, Николай Григорьевич? — бойко спросил Кузнецов с явным желанием сшутить. У математика был самый штатский вид.

— А как вы думаете, Кузнецов? — не обиделся математик.

— Я думаю, что были, — не моргнув глазом, сказал Кузнецов. Все притихли, с улыбкой глядели на математика.

— Был, Кузнецов. Был, молодой человек, — серьезно сказал учитель. — Был, мой друг. Правда, особой храбростью не отличался, ордена не получил…

— Были на войне? — удивились ребята. Этого они никак не ожидали. Им просто трудно было представить математика в военной форме. Он был нескладен, сутуловат, с большой головой, непропорциональной телу. В их лицах сквозило недоверие. Они с нескрываемым любопытством глядели на него, как будто видели его впервые.

— Был, друзья мои, был, — повторил математик. — Да-с, был. Вот какое дело! Ранен два раза. Один раз под Питером. Да, именно под Питером. Другой — у Каховки. Был, друзья. И жалею, что не остался на военной службе. Не получилось. Не знаю даже, почему не остался…

Математик теребил рукой волосы, морщил лоб и глядел на ребят с растерянной смущенной улыбкой. Потом снял пенсне и начал нервно протирать его.

Все молчали.

— Не знаю, почему не остался, — развел он руками. — Демобилизовался после гражданской войны, кончил университет и, вот видите… преподаю вам математику. А если хотите спросить, что тебе самое дорогое, я скажу — военная служба. Красная Армия. Дорогие воспоминания. Мечты. Как хотите называйте. Я стоял в карауле у комнаты Ленина, — сказал он, — когда был курсантом.

— Вы были курсантом?

Математик ничего не ответил. Может быть, он не слышал вопроса. Опять снял пенсне, долго протирал его платком, не глядя на ребят. Ребятам хотелось подойти и пожать ему руку. Протерев очки, математик нацепил их на нос и пошел к дверям.

— А он не врет? — сказал Кузнецов, когда математик вышел из класса.

— Пошел к черту! — зашипели на него товарищи.

Они весь вечер потом следили за математиком. У некоторых из них поднималась жалость к нему, когда они видели его узкие плечи и большую голову, которая уродливо торчала на длинной шее. Им хотелось сказать учителю какие-то теплые слова, они ходили за ним, но никак не могли придумать, что ему сказать.

Отыскали Шевякова и рассказали ему про математика.

— А разве вы не знали этого? — не удивился Шевяков. — Я давно знал, что он был в Красной Армии. Он награжден боевым оружием. Разве вы этого не знали?

— Награжден оружием?!

— И грамотой ВЦИК!

— Черт возьми! Пойдемте, ребята, его качать!

Они побежали разыскивать математика. Шевяков остался один.

«Не может быть, чтобы она уехала, — подумал он. — Она придет. Пойду подежурю у входа».

У входа он встретил Костю Антипова. У него был сияющий вид. Одет он был в синие, галифе, краги, гимнастерку.

— Ты что это вырядился? — спросил Шевяков.

— Мать с радости подарила сегодня. Я подал заявление в военную школу.

Шевяков удивленно поглядел на него.

— Мне кто-то сказал, что ты хотел быть врачом?

— Это отец хотел, а не я. Ты же знаешь, кем я хотел быть. Мы с тобой говорили.

— Мне казалось, что ты передумал.

— Нет. Мы же с тобой вместе решили. Помнишь, когда убили, как его… Котельникова на маньчжурской границе, мы с тобой говорили, что хорошо бы туда поехать. Мы с тобой даже хотели писать Ворошилову. Потом, помнишь, мы ходили в райком и нам там посоветовали окончить сначала среднюю школу… Шевяков улыбнулся.

— Да, это вышло, пожалуй, немножко по-мальчишески с нашей стороны, — сказал он.

— Что же мы стоим? Пойдем в зал! Или ты кого-нибудь ждешь? — спросил Антипов, вдруг что-то сообразив.

— Я… Нет. Никого не жду.

— А я думал, ты кого-то ждешь.

— Нет.

— Так пойдем!

— Пойдем.

IV. Тревоги и волнения

Однажды Костя пришел домой и сообщил матери, что наплыв в военные школы большой и многие, наверно, не попадут.

— Как не попадут? — воскликнула Антипова-мать, накрывавшая сыну на стол.

— Говорят…

— Говорят, надо кончать на все пятерки, как Шевяков! Вот что говорят! — отрезала мать.

— У меня только одна тройка…

— Одна тройка!

Ее движения стали резки и порывисты. Тарелки звякали сильнее, чем обычно, хлеб нарезался неуклюжими ломтями. Когда ставилась на стол солонка, она стукнула так, как будто ее уронили. Вот упала на пол вилка, с тяжёлым вздохом поднята, резко положена на стол.

— Чего ты злишься? Возьмут! — успокоительно сказал сын.

— Возьмут! — с сердцем вырвалось у матери. — Возьмут, да не тебя.

— И меня возьмут.

— На пятерки надо было кончать, как люди. А тебя в рядовые возьмут.

— Тебе просто хочется поговорить, — обиделся сын. — Поглядел бы я, как бы ты на пятерки училась.

— Нас так не баловали, как вас сейчас! — подняла голос мать. — Мы бы учились! Меня вот совсем не учили.

Понял? Меня бы так баловали, как тебя, я бы из благодарности одной на все пятерки училась.

— Ты знаешь, я старался…

— Избаловали очень. Товарищей-то постыдился бы… Глаза-то куда девать!

— Я тебе уже говорил, что жалею, зачем же опять поднимать разговор.

— Перед Шевяковым стыдно, — не унималась мать. — Шевякову дорога везде открыта! В военную школу — пожалуйте в военную школу, в университет — пожалуйста, в университет.

— Можно подумать, что у тебя одна забота — не отставать от Шевяковых, — вспыхнул вдруг сын. — Я сам знаю, зачем я иду в Красную Армию. А у тебя все Шевяковы да Шевяковы. Дались тебе Шевяковы. Не можешь обойтись без них. Зависть заела! Что я не вижу! — возмущенно говорил он. — Зависть заела! Я — комсомолец, понимаешь ты это или нет! Я знаю, зачем я иду в военную школу! — Он взволнованно поднялся из-за стола, подошел и окну и стоял, нервно постукивая пальцами по стеклу. — Я знаю… И все…

Мать остановилась с тарелкой супа в руке. Ее поразил тон сына. Она даже как будто немного растерялась, сразу не нашлась, что сказать.

— Ты что кричишь? — сказала она.

— Я говорю, а не кричу. Ты узко смотришь на жизнь! Я знаю, зачем я иду…

— Ты что кричишь? — все еще не находила что сказать мать.

— Я комсомолец…

— Никто тебя не обижает, — сказала мать, заметив, что у сына дрожит голос. — Тебе просто говорят про тройку. У других их нет.

— Все равно я буду в военной школе, — упрямо сказал сын.

— Ну, если ты так уверен…

— Я буду в военной школе, — все еще не мог успокоиться он. — Если нужно, я сдам экзамен.

— Я тоже думаю, что можно в конце концов сдать экзамены, — неожиданно смягчилась мать, — если без экзамена не примут, можно сдать. Садись обедать! Садись, говорят, обедать!

В сущности Антипова-мать была неплохой женщиной. Она только, пожалуй, слишком ревниво относилась к интересам своей семьи.

V. Солнечный день

Михаил Шевяков лежал на диване и читал Стендаля. Он был один в квартире. Все ушли. Книга захватила его. Солнце, пробиваясь в окно, мешало ему читать. Пытаясь спастись от солнца, слепящего глаза, он загораживался книгой, но лучи проникали с боков, заглядывали сверху. Ему не хотелось подняться и занавесить окно. Не отрываясь от книги, он передвигался по дивану, пока не нашел такого положения, при котором солнце не могло достать его.

Звонок в передней застал его сидящим на ковре у дивана. Книга лежала на коленях. Он неохотно поднялся и пошел открывать дверь.

Это был Костя Антипов.

— Говорят, большой наплыв в военные школы, — сказал он, входя в комнату.

— Большой наплыв? — равнодушно спросил Шевяков. Он был еще под впечатлением Стендаля, с сожалением поглядывал на книгу, лежавшую на диване, и досадовал, что его прервали.