Через костры и пытки - Анатолий Белов

Во время бичевания пели псалом. После этого я сел на пол. Ко мне подступил проповедник, или мудрец (о, сколь смехотворны дела человеческие!), и разрешил меня от отлучения. Итак, открывались теперь передо мною врата неба, которые прежде были заперты крепчайшими засовами и не давали мне переступить порог. Затем я оделся, подошел к порогу синагоги и простерся на нем, причем привратник поддерживал мою голову. И вот все выходящие из синагоги стали переступать через меня… Когда все кончилось и никого уже не оставалось, кто был все время около меня, я вернулся домой».

То, чего так долго дожидались руководители общины, свершилось. В общине опять царил мир и порядок. Блудный сын вернулся, раскаялся и больше никогда не будет смущать умы прихожан.

Долготерпение раввинов было вознаграждено удавшейся на славу церемонией в синагоге. Они испытывали удовлетворение и оттого, что их расчет, как сломить отступника, достиг цели.

А в это же самое время Уриэль Дакоста писал свои последние строки, изливая весь гнев наболевшей души на своих преследователей и ненавистников. В полных горечи страстных словах он клеймил «преступнейших из смертных и отцов всяческой лжи» за то, что они стремятся лишить людей возможности разумно рассуждать, за то, что они пытаются погасить свет разума, оставив человечество навечно в царстве невежества и тьмы. Торжествующим победу раввинам он бросал в лицо слова о правоте своего дела, ибо верил в то, что истина не в богословских трактатах, утверждающих божественный характер религии, а, напротив, в критическом анализе религиозных учений, в выявлении земного характера всякой религии.

Когда была дописана последняя строчка печальной исповеди Уриэля Дакосты, он ушел из жизни. Ушел потому, что не мог смириться с ложью и ханжеством, с невежеством и мракобесием мира, в котором ему довелось жить.

Раввины рано торжествовали. Последнее слово осталось за ним.

Отлучение Баруха Спинозы

Время действия — XVII век.

Место действия — Амстердам и Гаага.

Кажется, это было совсем недавно. Здесь, в Амстердаме, городе каналов и мостов, старых домов с узкими фасадами и, конечно, обилия цветов, неповторимых в своем разнообразии.

Спиноза хорошо помнил, как это было, хотя ему тогда не исполнилось еще и девяти лет. Сейчас шестнадцать лет спустя, он настолько ясно и отчетливо увидел перед глазами поразившую его некогда картину, словно она вновь повторилась.

В памяти всплыли сгорбленная фигура седовласого человека, закутанного в черный плащ, его усталое лицо с потухшими глазами и беззащитным взглядом. Он шел по улице, защищая голову от камней, которыми осыпали его мальчишки. Шел молча. И только тогда, когда камень со свистом пролетал в опасной близи от него, он оборачивался, бросая укоризненный взгляд на того, кто бросил его, и так же молча продолжал свой путь.

Звали человека Уриэль Дакоста. Говорили, что он безбожник, отступник от веры предков, дерзкий еретик и отщепенец, который был осужден еврейской общиной, а потому ему не должно было быть места среди людей.

Но почему-то у восьмилетнего Баруха Спинозы он вызывал сочувствие. И тем, как он смотрел на окружающих глазами, полными печали, не прося для себя снисхождения, и тем, как с достоинством сносил оскорбления, не вступая ни с кем в словопрения, не укоряя никого.

Откуда было знать ему, Баруху Спинозе, ученику еврейского религиозного училища «Эц-хаим», что шестнадцать лет спустя, 27 июля 1656 года, в той же синагоге Бет-Яков, в которой раввины предали проклятью Уриэля Дакосту, они предадут анафеме и его. Откуда ему было знать, что в синагоге вновь вспыхнут черные свечи и кантор произнесет слова отлучения: «По произволению ангелов и приговору святых мы отлучаем, изгоняем и предаем осуждению и проклятию Баруха Спинозу… Да будет он проклят и днем и ночью. Да будет проклят, когда ложится и когда встает от сна. Да будет проклят при выходе и при входе! Да не простит ему господь бог, да разразятся его гнев и его мщение над человеком сим и да тяготят над ним все проклятья, написанные в книге законов. Да сотрет господь бог имя его под небом и да предаст его злу, отделив от всех колен израилевых, со всеми небесными проклятиями, написанными в книге законов… Предупреждаем вас, что никто не должен говорить с ним ни устно, ни письменно, ни оказывать ему какую-либо услугу, ни проживать с ним под одной кровлей, ни стоять от него ближе чем на четыре локтя, ни читать ничего им составленного или написанного…»

Все было так, как и при отлучении Уриэля Дакосты. Кроме одного. В синагоге не было того, кто отлучался от общины. Не было Баруха Спинозы. Он просто не придал значения брошенному ему вызову и не соизволил откликнуться на требование раввинов. Более того, он написал им письмо, в котором выражал благодарность за их решение отлучить его от еврейской общины, ибо, по словам Спинозы, это совпало с его желанием.

Такого они не ожидали. В растерянности провели в синагоге процедуру отлучения, но чего она стоила, если человек, преданный анафеме, отсутствовал при публичном осуждении.

А Спинозу все это словно не касалось. Он не испытывал, подобно Дакосте, тяжелых переживаний, был весел, как всегда, остроумен и язвителен. Что же касается отлучения, он относился к нему равнодушно: мало ли что взбредет в голову этим раввинам. И это больше всего бесило тех, кто взялся судить его за ересь и богохульство.

Еще при жизни Спинозу называли гением. Слава о нем перешагнула границы Голландии, где он жил и творил, разнеслась по всей Европе. Один из современников философа писал: «Образованные путешественники специально приезжали в Гаагу, чтобы собственными глазами увидеть Спинозу. Если это кому-либо из них не удавалось, то он считал, что его путешествие не достигло цели».

После его смерти знаменитый немецкий философ-материалист Людвиг Фейербах напишет: «Спиноза — единственный из новых философов, положивший первые основы для критики и познания религии и теологии, он — первый, который классическим образом сформулировал мысль, что нельзя рассматривать мир как следствие или дело рук существа личного, действующего согласно своим намерениям и целям… Я с радостью поэтому принес ему дань моего удивления и почитания».

Барух Спиноза родился 24 ноября 1632 года в еврейском квартале Амстердама в семье богатого торговца. Из него хотели сделать благочестивого иудея, раввина местной синагоги, но жизнь решила совсем иначе.

В училище «Эц-хаим», в котором он провел юные годы, его считали одним из первых учеников. Барух был сообразителен, учился с удовольствием, зачастую предпочитая чтение детским играм со сверстниками.

— Быть ему мудрецом, — многозначительно говорили его наставники.

Они не ошиблись. Он действительно стал мудрецом, только не таким, каким его желали видеть почтенные наставники, не проповедником и защитником иудейской религии, а ее противником и ниспровергателем.

Пытливый ум Баруха Спинозы, стремление познать как можно больше привели его к совершенно неожиданным для учителей религиозной школы выводам. Изучая каноническую иудейскую литературу и пытаясь найти логическое обоснование религиозным догматам и законам, он убеждался, что достичь этого просто невозможно. Религиозные представления, облеченные в форму раз и навсегда установленных истин, не поддавались логическому обоснованию, напротив, они противоречили здравому смыслу и самой элементарной логике.

Когда Спиноза обращался к своим наставникам с просьбой объяснить непонятное, они вразумляли его, что человек не должен доискиваться истины там, где он сталкивается с божественным откровением. Божественное не всегда понятно людям. Так и должно быть, ибо то, что свершается по божьей воле, недоступно разуму.

Такие ответы обычно удовлетворяли правоверных иудеев, у которых возникали какие-то сомнения. И этого было достаточно, чтобы погасить загоревшуюся искру сомнения. Однако Спинозу они удовлетворить не могли, ибо в сознании его вспыхнула не одна искра, в нем разгорался огонь сомнения. На доводы духовных наставников он выдвигал свои.

Иудейские философы, с сочинениями которых знакомился юный Спиноза, вовсе не говорили о том, что человек должен быть глух и слеп, сталкиваясь с проявлениями божественного в жизни. Ведь зачем-то господь дал людям разум, — видимо, для того, чтобы они пользовались им как орудием познания. Какова цена этому разуму, если его употреблять лишь для усвоения вечных догм!

А можно ли с помощью разума доказать существование бога? Спинозу увлекает и этот вопрос. И он пытается найти на него ответ.

Вопросы, вопросы… Они роятся в голове Спинозы, вызывая самые противоречивые мысли и суждения. Большинство из них остаются без ответа, но человек должен, обязан ответить на них. В этом Спиноза убежден.