Лицо из зеркального коридора - Марьяна Романова

редко, просто не умеет по-другому расслабиться, со мной он стал бы совсем другим!») Соседствовали они всю жизнь, но Лариса обратила на него внимание только минувшим летом – увидела однажды, как он полез крышу чинить, да там и завис, всё смотрел вдаль. Это показалось ей романтичным: суровый мужчина, который ищет успокоение в созерцании горизонта. Начала приглядываться, ну и постепенно придумала себе историю, сама же влипла в липкую лужицу собственной фантазии, как муха в мед. Как он косит траву косой, какое у него красивое тело для шестидесяти лет: ни грамма жира. Какой загар, как мускулы под соленой от пота кожей ходуном ходят. А на плече посиневшая татуировка, как будто бы дитя рисовало.

Лариса знала, что он отсидел по молодости за какие-то махинации, и это тоже придавало образу соседа возбуждающий трагический подтекст. Он, конечно, обратил внимание, что девушка заглядывается, здороваться кокетливо начал, однажды флоксы для нее срезал и, вручая букет, руку ее в своей задержал.

Лариса придумала, что он без памяти влюблен, но благородный, поэтому первый шаг никогда не сделает. А его жена… Ну что там жена. Тридцать с лишним лет вместе, диалоги давно свелись к будничному «не забудь купить хлеба», баба-колобок с пятнами пота на сарафане, сварливым голосом и немодной «химией». В общем, обычная история самообмана.

Мне было всё равно. Во-первых, я был убежден, что каждый человек сам выбирает для себя ошибки, во-вторых, эта Лариса и ее созерцатель горизонта с флоксами были нужны мне, чтобы самому приступить к выживанию в городе.

Я назначил день, она пришла ко мне с фотографией мужчины и крадеными трусами. («Если бы вы знали, как мне стыдно было исподнее чужое воровать! Увидел бы кто, я бы повесилась от стыда! Ночью, как воровка, во двор к ним залезла! Хорошо, что трусы на веревочке за домом сушились, там нет окон, не заметил никто!») Позволила собрать в пробирку несколько капель своей крови, трогательно поморщилась, когда я ей палец швейной иглой уколол.

Спустя неделю всё было сделано. Жена соседа уехала в город по делам, он выпил лишнего, Лариса подошла поздороваться, и как-то закрутилось у них всё – сначала она пригласила его на пирог. Тут же бросилась месить тесто – миска на полу! Он подходит со спины, обнимает ее.

– Всё само получилось, как по нотам! – восторженно рассказывала Лариса. – Впервые в жизни я такая счастливая была!

Она так истово благодарила, пыталась сунуть мне какие-то гроши, от которых я отказался, явно собиралась включить меня в свой круг общения в качестве надежного конфидента, от чего я решительно и почти грубо уклонился. Я был уверен, что счастья эти отношения ей не принесут. Впрочем, любой приворот может гарантировать лишь болезненную привязанность, но никак не любовь. Это похоже на страсть к алкоголю или голод вампира – когда одновременно ненавидишь и вожделеешь то, что дает тебе покой. И понимаешь, что оно же тебя разрушает, но отказаться от сладкой зависимости нет сил.

Но все получилось так, как я и планировал – Лариса растрезвонила о чудесной встрече со мной своим знакомым, кто-то из них только скептически рассмеялся, но кто-то попросил мой телефон. Постепенно, за несколько месяцев, я оброс клиентами, которым требовалась моя помощь, и количество желающих получить чудо росло в геометрической прогрессии, телефон мой передавался из уст в уста.

Был случай. Одна женщина по имени Ангелина от скуки мертвячку на кровь прикормила.

Ангелина жила в городе безбедно и сыто, не было ей нужды в пахоте. Детей бог не дал, мужчины случались, но надолго возле нее не задерживались. С детства она чувствовала, что судьба к ней благосклонна – всё, за что другие боролись, давалось ей без усилий. К своим сорока с небольшим она не растеряла ни очарованности жизнью, каждым ее блаженным днем, ни веры в то, что завтрашний день одарит ее еще более щедро, чем вчерашний. Будет еще более благословенен к ее бесхитростным намерениям.

Была она затейница – скука и отсутствие поле боя толкали ее на вечный поиск приключений, весьма специфических. Ангелина любила романтические выходки. То она решила написать путеводитель по крышам родного города, то связалась с какими-то кладоискателями-гробокопателями и всерьез намеревалась найти скифское золото (золото не золото, но несколько гвоздей восемнадцатого века в глубинах крымской почвы обнаружить ей удалось). То организовала поэтический салон «как у Волконских» – чаепития, белое платье, жидкое молоко северных летних вечеров. При этом жила она в маленьком промышленном городке, где из поэтов был только старый Михалыч, который, глотнув яблочного самогона, выплескивал все то чувственное, что содержалось в глубинах его души, в рифмы вроде «бассейн – портвейн».

И вот однажды – был уже конец девяностых – познакомилась Ангелина со старушкой, продававшей на местном рынке моченые яблоки. Простой вежливый разговор плавно перешел в приглашение на чай с домашним джемом. Старушка была ветхая, полупрозрачная от прожитых лет, всю родню давно схоронившая, так что новая знакомая стала для нее нежданной радостью, маленьким чудом. Колодцем, который можно было наполнить осколками своей памяти. О муже, четверть века назад погибшем, рассказать: каким он был красавцем и как сложно жить было с таким видным мужиком. О дочери, уехавшей работать бухгалтером в большой город, да так и сгинувшей – звонить перестала, адрес оказался неверным. То ли сгинула, то ли просто бросила мать, выпорхнула и забыла. О том, как в сороковые, в эвакуации, случился у нее роман с моряком.

Гостья слушала рассеянно и с удовольствием, не вдаваясь в детали, просто растворяясь в плавной старушкиной речи. Если бы ее переспросили, о чем новая знакомая рассказывала пять минут назад, та вряд ли смогла бы ответить правильно. Но скучно ей не было.

В доме у старушки пахло сушеными травами и воском. В углу висели образа, перед ними всегда горела лампадка. Здесь был крепкий чай из глиняных кружек, платок из козьего пуха, наброшенный на кресло, в который всегда можно было укутаться. Этот платок был как будто бы живым существом, духом дома, он обнимал, а не просто лежал на плечах. Здесь было хорошо – как будто бы обретенный родной дом, которого у самой Ангелины, порхающей по жизни, никогда не было.

Старушка ценила внимание новой знакомой и однажды вознаградила ее самым неожиданным способом. Посреди одного из бесконечных рассказов о чем-то будничном она вдруг замерла с недонесенной до рта кружкой, помолчала, уставившись в окно, и наконец сказала, что, пожалуй, готова поделиться по-настоящему сокровенным.

– Только, деточка, дурной бабкой меня не сочти. Я не ненормальная. Все, что расскажу тебе, –