Чёрный хребет. Книга 3 - Алексей Дроздовский

– На поиски жуков!

Во время пути я заставляю камень, размером с мою голову, парить над вытянутой рукой. Голубая жемчужина может подчинять любые окружающие предметы и заставлять их двигаться, следуя моим приказам. Но чем меньше объект, тем хуже он контролируется: метательный нож получается удерживать в воздухе с большим трудом. Объект ещё меньше просто улетает в случайном направлении.

– Как думаешь, обрадуется нам Дверон или нет? – спрашивает Хоб.

– Вряд ли, – говорю. – Но что ему остаётся? Он будет делать то, что мы ему прикажем.

Приближаемся к Фаргару.

Идём за подкреплением в грядущей битве.

Будем сражаться плечом к плечу с людьми, которые нас ненавидят.

Но ненависть это одно, а удар в спину – другое. Они сражались вместе с нами у Гуменда: не бросили, не сбежали, не повернули оружие в нашу сторону. Войско Фаргара сделало всё в точности, чего мы от них ожидали, поэтому подозрения в предательстве сильно приуменьшились. Мы им даже чуть-чуть доверяем.

Перед тем, как подойти к деревне, наш строй меняется из походного в боевой. Двигаемся вперёд, выстроившись в четыре шеренги. Местные жители, завидев нас, разбегаются по домам. В считанные минуты Фаргар пустеет, словно и не было никого на улицах.

– Эй, ты! – кричу.

Из-за угла крайнего дома выглядывает маленькая светловолосая девочка. Смотрит на нас с любопытством и совсем не собирается уходить.

– Приведи сюда Дверона, ладно?

Девочка продолжает смотреть.

– Чего стоишь? – спрашиваю. – А-ну пошла! Кыш!

Она тут же исчезает и вскоре на краю деревни появляется Дверон. Двигается к нам, мрачный и насупившийся. С тех пор, как мы выиграли в битве и объявили всех жителей Фаргара рабами, всё местное население одолевают подобные настроения: неприятно чувствовать потерю свободы, осознавать себя рабом. Это слово мы используем, поскольку оно самое понятное для людей. Фактически, мы никого не стали обращать в рабство, а лишь навязали свою власть.

Я называю Дверона своим рабом, но он скорее вассал. Человек, который должен во всём подчиняться сюзерену – Дарграгу, Сарготу и мне.

Но Дверон по-прежнему воспринимает себя как свободного и ведёт себя так, будто происходящее – нелепица, которая пройдёт сама собой. Не хочет видеть во мне вышестоящего и подчиняется только потому, что я прихожу с армией.

– Как он меня бесит, – произносит Хоб. – Мы пощадили его жалкую жизнь, а он ещё и недоволен. Будь я на твоём месте, Гарн, заставил бы его выбегать к нам на полусогнутых, припадать к земле и пресмыкаться. Это именно то, что следовало сделать со всеми этими уродами.

– Я человек взрослый, – говорю. – И не обязываю всех вокруг любить меня. До тех пор, пока он ведёт себя правильно, всё идёт как надо.

Дверон приближается неторопливо, будто надеется, что мы его не дождёмся и повернём обратно, откуда пришли. Кажется, он стал даже более хмурым, чем в прошлый наш визит. Зарос, совсем перестал мыться, единственный глаз заплыл, словно кто-то совсем недавно надавал ему по морде. К тому же напился.

– В прошлый раз, – говорит. – Вы хотя бы пришли ко мне в дом, а не вызывали к себе, как прислугу.

– Ты пьян, – говорю.

От мужчины разит на несколько метров, стоять рядом невозможно. Любое насекомое, которое захочет на него приземлиться – подохнет от нестерпимой вони.

– Простите, совсем забыл, что Дарграг теперь запрещает нам пить.

– Никто тебе ничего не запрещает, – говорю. – Просто я недоволен, что староста соседней деревни выглядит вот так.

– Правда? – спрашивает. – Так привыкай. Это мой новый образ.

Отхожу от своих соплеменников и подхожу к Дверону очень близко, чтобы никто не услышал наш разговор.

– Мне очень жаль, что твоя жена погибла, – говорю. – Поверь мне, я знаю, каково это.

Я всю жизнь был в браке, и жены не стало, когда мне исполнился шестьдесят один год. Мы несколько месяцев боролись с раком желудка и победили: наступила ремиссия, целый год мы радовались каждому дню, жили как счастливейшие люди на свете, а потом он вернулся. Два дня меня не пускали в палату, сидел дома и не мог уснуть. На третий день мне позвонил незнакомый номер... Я смотрел в телефон и не мог ответить. Заранее знал, что скажут.

Лишь здесь, в этом мире, у меня получилось отойти от полученного удара. Этот мир меня исцелил и я неимоверно благодарен ему за это.

– Горькое чувство утраты, – говорю. – Но оно пройдёт, нужно лишь время.

– Знаешь что? – шипит Дверон. – Иди в задницу. Ты ничего не знаешь, ты – лишь жалкий сопляк, что возомнил себя умнее всех.

– Дверон. Ты мне не поверишь, но я на самом деле намного старше и мудрее тебя. И если я говорю, что однажды тебе станет лучше, то можешь смело идти в банк и ставить на это свой дом, потому что это действительно произойдёт. Однажды ты проснёшься, посмотришь на солнце за окном, и решишь, что сегодня будет чертовски хороший денёк. И тогда ты вспомнишь меня и подумаешь, что этот жалкий сопляк был прав.

Дверон пытается что-то ответить, но изо рта вырывается лишь вонючая отрыжка. Я сказал ему то, что он и так знает, но порой какие-то вещи нужно услышать со стороны.

– А теперь, – говорю. – Я хочу, чтобы ты выполнил свои обязанности и побыл старостой деревни. Несмотря на твоё состояние.

– Чего вам надо? – рявкает.

Слышу, как позади недовольно сопит Хоб. Парень ненавидит Дверона, ненавидит Фаргар и всех его обитателей. Он – живое олицетворение вражды между деревнями.

– Я хочу, чтобы ты снова собрал своё войско и отправился вместе с нами в новый поход.

– Ты хочешь, чтобы мои люди снова умирали за тебя? – ревёт староста и размахивает огромными ручищами. – В прошлый раз погибло четырнадцать человек! Четырнадцать блядских человек!

– Это нужно было сделать, – говорю. – Это намного меньше, чем количество похищенных Гумендом людей за всё время существования ваших деревень. К тому же, в этот раз не погибнет ни одного.

Дверон продолжает покачиваться с пьяным оскалом.

– Иди сюда, – говорю.

Соплеменники расходятся в стороны и я веду Дверона к куче мешков, лежащих на земле.

– Это – наш вам подарок, – говорю. – Жители Дарграга неделями топили печи ради этого, месяцами пряли льняные нити,