Франц Кафка. Узник абсолюта - Макс Брод

В конце декабря Франц приехал в Прагу, встретил там Ф., которая была управляющей крупной берлинской фирмы. Она обладала блестящими качествами: тактом, работоспособностью, щедростью. Она использовала свой рождественский выходной для того, чтобы поговорить с ним в последний раз. Трагическая драма была близка к завершению. Вечером 25 декабря Франц и Ф. были в гостях у меня и моей жены. «Оба несчастны, не разговаривают». 26 декабря я писал: «Кафка пришел в половине восьмого утра, чтобы поговорить со мной. Кафе «Париж». Но он пришел ко мне не за советом, твердость его намерения вызывала восхищение. Вчера он сказал Ф., что все решено. Кафка процитировал из «Воскресения» Толстого: «Ты не можешь писать о спасении, ты можешь только жить им». После полудня – экскурсия вместе с Баумом и Вельтшем. Три супружеские пары, рядом Кафка и Ф. Кафка несчастен. Он сказал мне: «У меня появилась ясность относительно важнейших понятий. У западных евреев нет такой ясности, поэтому они не имеют права вступать в брак. Для них брак не существует. Если они не относятся к категории людей, которых это просто не интересует, – к бизнесменам, например».

Следующим утром Франц пришел ко мне на работу. Передохнув мгновение, он заговорил. Он только что вернулся со станции, проводив Ф. Его лицо было бледно и угрюмо. Внезапно он заплакал. Я впервые увидел, как он плачет. Я никогда не забуду эту сцену, это было самое ужасное, что я когда-либо испытал. В своей рабочей комнате я находился не один, рядом со мной стоял стол моего коллеги – мы работали вместе в отделении главпочтамта. Оно находилось не в главном административном здании, а на верхнем этаже многоквартирного дома. После въезда нашего отделения милая четырехкомнатная квартира с кухней и ванной превратилась в грязные, пыльные офисные помещения, в нечто раздражающее и портящее настроение, и в этом превращении было что-то жутковатое. Редких частных посетителей, которые приходили ко мне, я принимал с ощущением вины на кухне, которая наполовину была захламлена официальными документами. Но Кафка пришел прямо в комнату, в которой я работал, в разгар рабочего дня, сел около моего стола на маленький стул, который был предназначен для подателей ходатайств, пенсионеров и должников, и, сидя на этом стуле, стал рыдать. Он, содрогаясь, говорил: «Не ужасно ли, что так случилось?» По его щекам текли слезы. Я никогда не видел, за исключением этого случая, чтобы Кафка терял над собой контроль.

Через несколько дней он вернулся в Цюрау. Кафка показал мне другое письмо от Ф., из которого было видно, что она очень несчастна. Однако его отношение к ней было твердым, он отступился не только от нее, но и от всякой возможности вступить в брак. Боль, которую он испытывал, придавала ему силу победить свою природную слабость и не возвращаться к своим прежним терзаниям и сомнениям.

Примерно через пятнадцать месяцев (год и три месяца) Ф. вышла замуж. Я осторожно сообщил эту новость Францу. Он был растроган, полон добрых пожеланий к молодоженам и преисполнен радости. «Хорошо, когда дела, кажущиеся неразрешимыми, в конце концов разрешаются». Этой фразой я могу завершить рассказ о помолвке Франца, прекрасно осознавая в то же время, что Франц был далек от того, чтобы открыть для себя путь к спасению с помощью решения одной только этой печальной проблемы.

Глава 6

Религиозное развитие

Причиной неудачи, которую потерпел Кафка в поисках выхода из создавшегося положения, была его болезнь, которая, возникнув как его душевный кризис или, по крайней мере, пагубно взращенная им, превратилась в зло, получившее независимое, вредоносное и даже опустошающее значение, и это зло в конце концов одолело Франца. Он героически переносил страдания, даже с веселым хладнокровием. Только однажды, в последние его годы, я слышал от него жалобы на боль. Я пришел повидать его после тяжелой лихорадки. Он лежал в кровати. Сморщившись от боли, он тихо произнес: «У меня было такое ощущение, будто у меня что-то лопнуло, сжалось и излилось через узкое отверстие». Сказав это, он сжал свою руку, словно смял носовой платок.

Вплоть до лета 1918 г. Франц проживал, лишь с небольшими перерывами, в Цюрау. Затем он приехал в Прагу, некоторое время снова работал на государственной службе, во второй половине дня занимался садом в Институте помологии[26] в Трое, пригороде Праги. Я часто приезжал к нему в институт, и мы подолгу с ним гуляли. У него были две основные темы: война и изучение иврита. Нередко я просил у него совета по вопросам литературы. Кафке были свойственны чувство справедливости, любовь к правде и непринужденная честность. «Ограничивать себя – это настоящее искусство» – одно из высказываний Кафки, которое я запомнил до настоящих дней. Иногда, могу допустить, это приводило его к страданиям. Он желал отстраниться от всего, даже от встреч со мной.

В июле 1918 г. я записал: «Деревня противостоит городу. Он лучше чувствует себя в Праге, потому что в Цюрау ему приходится бездействовать. Здесь он изучает иврит и занимается садом. Это для него полезно. Хочет от всего отстраниться».

«3 июля. Бессонная ночь из-за Кафки. Чувствую себя несогласным, но уважаю его решение. Его черта – видеть положительное во всем, даже в противниках, например в Гансе Блюхере, – часто утешает меня и придает мне опору. Его уверенность, которая в то же время была чистыми намерениями, частью его работы, всегда имела под собой почву, ничто доброе никогда не было упущено – и это оказывало мне поддержку. Однако этот печальный список требует немедленного исправления. «Через несколько дней он пришел ко мне. И потом – мы снова вместе на Софийском острове, в плавательном бассейне. И в Трое тоже».

Отрывок из следующего письма показывает, с какой строгостью в тот период относился Кафка к себе самому и ко всему окружающему. Я передал ему просьбу одной актрисы, желавшей устроить чтение его книг во Франкфурте. Он ответил мне из Цюрау: «Я ничего не послал во Франкфурт, не нашел ничего подходящего. Если бы что-либо послал, это также не было бы вызвано тщеславием. То, что я пишу, для меня – ничто, мне интересен только момент, когда я пишу. А теперь актриса, которая могла бы найти что-либо лучшее, хочет извлечь из пучины то, что рано или поздно туда погрузится, прославить на один вечер? Бессмысленное беспокойство».

Но он не всегда относился столь презрительно к своей литературной работе. Он стал собирать свои рассказы в том под общим названием «Сельский врач». В то время он даже настаивал, чтобы этот сборник был опубликован. Об этом свидетельствуют строки, написанные мне из Цюрау: «Спасибо за разговор с Вольфом обо мне. С тех пор как я решил посвятить книгу моему отцу, я хочу, чтобы она вышла как можно скорее. Я не смогу таким образом заставить отца примириться, корни его вражды очень глубоки, но мне хотелось хотя бы поводить пальцем по карте, если мне не удалось уехать в Палестину».