Ущелье дьявола - Александр Дюма

— Вы так полагаете, милостивый государь? — сказала Христина с высокомерной улыбкой.

— Я в этом уверен. Есть вещи необходимые и неизбежные. Когда барон Гермелинфельд задумал изъять Юлиуса из-под моего влияния, это нисколько меня не раздражало и не вывело из терпения. Я знал, что Юлиус вернется ко мне. Я просто ждал, вот и все. И с вами я поступлю так же, сударыня. Буду выжидать. Вот теперь вы уже вернулись ко мне. А скоро вы будете у меня в руках.

— Наглец! — пробормотала Гретхен. Самуил обернулся к ней.

— Ты, Гретхен, первая меня возненавидела, и первая же мне понравилась. И хотя в эту минуту ты не главная моя забота, и не с тобой я веду войну, я все-таки хочу, чтобы именно ты послужила наглядным примером. Я на тебе хочу показать, как я умею укрощать тех, кто на меня нападает.

— Укротить меня! — проговорила молодая дикарка.

— Дитя неразумное! — возразил ей Самуил. — Я мог бы сказать, что ты уже укрощена. Вспомни, кто за весь этот год чаще всего занимал твои мысли? Готтлоб, что ли? Или кто-нибудь другой из деревенских? Нет, я. Ты уже моя от страха, от ненависти, не все ли равно, отчего и почему, но ты моя. Ты спишь, и имя, которое носится перед тобой в твоих снах — мое имя. Когда ты пробуждаешься, ты прежде всего вспоминаешь не о своей матери, не о Пресвятой Деве, которую ты так почитаешь, нет, твоя первая мысль всегда о Самуиле. Когда я появляюсь, все твое существо поднимается мне навстречу. Когда меня нет, ты ждешь меня каждую минуту. Сколько раз, когда думали, что я уехал в Гейдельберг, ты боязливо шпионила за мной! Сколько раз ты прикладывалась ухом к земле, и тебе казалось, что ты слышишь под землей ржание моей лошади. Была ли когда-нибудь на свете возлюбленная, которая бы с таким трепетом ожидала появления своего друга! Называй это любовью, ненавистью, как хочешь. А я называю это обладанием и больше ничего не желаю.

В то время, как Самуил ораторствовал, Гретхен все теснее прижималась к Христине.

— Это все правда, госпожа! — шептала она. — Все правда, что он говорит. Но как он обо всем этом узнал? О, господи, неужели мною в самом деле овладел дьявол?

— Полно, Гретхен, успокойся, — сказала Христина. — Г-н Гельб просто играет словами. Нельзя быть господином того, кто ненавидит. Обладают только тем, кто отдается.

— Если так, — возразил Самуил, — то значит Наполеон не обладает двадцатью областями, которые он завоевал. Ну, да не в этом дело. Я не из тех людей, которые отступают перед вызовом, сделанным в такой форме, в какой вы его сделали. Вы утверждаете, что принадлежит только тот, кто отдается. Хорошо, пусть будет так. Тогда вы отдадитесь.

— Презренный! — вскрикнули в один голос Христина и Гретхен.

Они обе встали с места, трепеща от гнева и горя.

— И ты тоже, Гретхен, — продолжал Самуил, — ты будешь наказана, и надо сделать так, чтобы твое наказание послужило разительным примером. Я объявляю тебе, что не пройдет недели, как ты отдашься.

— Ты лжешь! — вскричала Гретхен.

— Я, кажется, уже сказал вам, что никогда не лгу, — ответил Самуил без малейшего волнения.

— Гретхен, — сказала Христина, — тебе нельзя оставаться одной в своем домике. Ты приходи ночевать в замок.

— О, — сказал Самуил, пожимая плечами, — замок для меня недоступен, что и говорить. Как я вижу, вы все еще продолжаете думать, что я пущу в ход насилие. Но говорю вам еще раз, мне нет надобности прибегать к таким средствам. Только такие меланхолики, как Юлиус, прибегают к красоте, нежности, вообще к таким средствам победы, которые им доставляет случай. Мне же вполне позволительно пользоваться моими знаниями и вообще средствами, которые я приобрел упорным трудом. Гретхен, например, останется совершенно свободной. Но я буду иметь право воспользоваться разными ее склонностями и инстинктами, которые и станут моими пособниками. Я имею полное право разбудить в ее душе дремлющую любовь, разжечь ее желания, поднять в ее прекрасной дикой цыганской крови все необузданные страсти сильной и здоровой девушки.

— Ты оскорбляешь память моей матери, гнусный человек! — вскричала Гретхен.

В это время она держала в руках ветку, которой кормила козу. Придя в страшное раздражение, она взмахнула этой веткой и изо всех сил хлестнула ею Самуила по лицу. Он побледнел, и его губы свело от бешенства. Но он сдержался.

— Послушай, Гретхен, — сказал он спокойно, — ты опять разбудила ребенка.

В самом деле, ребенок проснулся и плакал.

— А знаете ли вы, — сказала в свою очередь Христина, — знаете ли, о чем он кричит в своей невинности и слабости? Он кричит о том, что мужчина, оскорбляющий двух женщин, негодяй!

На этот раз Самуилу не пришлось даже подавлять в себе того волнения, которое в нем вызвала выходка Гретхен. Он остался совершенно бесстрастен, только его спокойствие очень походило на то, с каким он встретил оскорбление, нанесенное ему Дормагеном.

— Хорошо, — сказал он. — Вы оскорбляете меня тем, что для вас обеих всего дороже и всего священнее. Ты, Гретхен, своими цветами, вы, сударыня, своим ребенком. Как вы неблагоразумны! Через эти же самые средства вас постигнет горе. Я так ясно вижу будущее, я так заранее уверен в том, что буду отомщен, что не могу даже на вас сердиться. Я жалею вас. До скорого свидания.

Он сделал рукой движение не то прощания, не то угрозы и быстро удалился.

Христина несколько минут оставалась в задумчивости. Потом, передав Вильгельма на руки Гретхен, она сказала ей:

— Отнеси его в колыбель.

Затем, с видом человека, принявшего твердое решение, она быстро направилась к замку, подошла к двери кабинета Юлиуса и постучалась.

Глава тридцать третья Постановка вопроса

— Кто там? — спросил Юлиус. Христина ответила.

— Сейчас, — сказал Юлиус.

Христине показалось, что у него кто-то был. Спустя минуту он открыл дверь. Христина в смущении отступила назад. В комнате был Самуил.

Он поклонился Христине с изумленным хладнокровием.

— Как вы себя чувствуете, сударыня, после треволнений той ночи? — спросил он ее. — О Вильгельме я вас не спрашиваю, Юлиус уже сказал мне, что он чувствует себя превосходно со своей кормилицей козой.

Христина старалась овладеть собой.

— Ты, кажется, удивлена, найдя здесь Самуила, — сказал Юлиус. — Я прошу у тебя прощения за него и за себя и умоляю тебя ничего не говорить моему отцу о присутствии здесь моего контрабандного друга. Строго говоря, я сдержал обещание, потому что не приглашал Самуила. Я его… как бы это выразиться?… просто встретил. И признаюсь тебе откровенно, я не мог принести в жертву воображаемым предубеждениям действительной дружбы. Мой отец уверен, что Самуил погубит его сына. Я знаю только, что Самуил спас моего.