Потерянные следы - Алехо Карпентьер

алхимии где-то в этом огромном нагромождении скал необычной формы и сплошь украшенных водопадами, и мы находимся в преддверии этого массива, в районе, меньше всего изученном и разработанном на всем земном шаре. Это то, что Уолтер Рэли[120] назвал «материнской жилой – матерью всех жил, прародительницей бесконечного множества драгоценных камней и металлов, разбросанных по сотням рек». Вспомнив о том, кого испанцы называют Сергуатерале[121], ботаник, естественно, заговаривает о свидетельствах легендарных авантюристов; и вот они, заслышав свои имена, выступают из потемок и собираются вокруг нашего костра погреть у огня свои кольчуги и толстые куртки. Вот они – федерманы, бельалькасары, эспиры и орельяны[122] в сопровождении своих капелланов и музыкантов, вооруженных литаврами и сакабуче; а за ними – целая свора знахарей и шаманов, собирателей лекарственных трав и заклинатели духов. Белокурые немцы с вьющимися бородами и сухопарые эстремадурцы с эспаньолками – под сенью своих знамен, верхом на конях, которых они, едва ступив на зыбкую почву Эльдорадо, подковывали массивными золотыми подковами, как Гонсало Писарро[123] своего скакуна.

И прежде всего это Филипп фон Гуттен[124], – Урре, как звали его кастильцы, – которому в тот памятный вечер с вершины холма пригрезился великий город Маноа, и, окруженный своими людьми, он взирал в немом изумлении на его величественные крепостные стены. С того дня земля стала полниться слухом об этом городе, и на протяжении целого века люди усиленно разведывали сельву, и экспедиции одна за другой трагически гибли, сбивались с пути и кружили на одном месте, поедая вьючных животных, а вместо воды выпивая кровь своих лошадей, – гибли, подобно святому Себастьяну, пронзенному стрелами. Такая участь постигла известные нам экспедиции, шедшие изведанными путями, но история забыла о многочисленных маленьких партиях, которые отправлялись в сельву наугад и сгорали в пламени легенды, сложив свои закованные в латы кости у подножья какой-нибудь неприступной каменной стены. Стоя в тени, Аделантадо придвинул к огню топор, на который я уже успел обратить внимание, потому что форма его была необычной: это был топор кастильской ковки, а топорище вытесано из оливковой древесины, почерневшей, но по-прежнему крепкой. На топорище ножом была вырезана дата – вырезал ее, видно, какой-то простой солдат, – и относилась эта дата ко времени конкистадоров. И пока мы, примолкшие и взволнованные, передавали топор из рук в руки, Аделантадо рассказал нам, что нашел его в самой непроходимой чаще сельвы, в груде человеческих костей, среди мрачной мешанины из шлемов, шпаг и аркебузов, перевитых корнями дерева; а одну алебарду корни подняли на высоту человеческого роста, так что казалось, будто ее поддерживают невидимые руки. Притронувшись к холодку топора, мы словно коснулись тайны. И, поддавшись очарованию тайны, сидели, ожидая дальнейших чудес. У костра появились вызванные воображением Монтсальвахе знахари, умевшие заживлять раны чтением Боготских заклинаний, королева гигантов Сиканьокоора, люди-амфибии, уходившие спать на дно озер, и люди, питавшиеся одним лишь запахом цветов. И мы поверили в существование псов-карбункулов, со сверкающим камнем во лбу, меж глаз, и в гидру, которую видели люди Федермана, и в обладающий чудесными свойствами безоаровый камень[125], который попадался во внутренностях оленей, и в татуначу, под ушами которого свободно могли укрыться пять человек, и в других чудовищ, у которых на ногах были когти, как у страуса, – согласно достоверному рассказу одного святого настоятеля. Вот уже два века, как на дорогах, ведущих в Сантьяго, пели слепцы об американской гарпии, которую показывали в Константинополе, где она и издохла, рыча от ярости… Брат Педро де Энестроса счел своим долгом приписать эти чудеса делу рук самого дьявола – если речь шла о свидетельствах монахов, которые вполне заслуживали доверия: рассказы же, исходившие от солдат, он считал не иначе как попыткой распространять пустые выдумки. Но Монтсальвахе тут же обратился адвокатом чудес и стал уверять, что существование королевства Маноа подтверждали миссионеры, которые даже занимались его поисками в век просвещения. Семьдесят лет назад один известный географ в научном труде утверждал, что заметил где-то в районе Больших Плоскогорий нечто похожее на этот призрачный город, который однажды увидел и Урре. Ведь и амазонки существовали на самом деле: то были женщины, мужья которых погибли от рук карибов во время их загадочного переселения в Маисовую империю. В той части сельвы, где жили племена майя, на ступенчатых пирамидах, пристанях, монументах и в храмах находили необычайные рисунки, на которых изображались обряды, свершаемые священнослужителями, имевшими вид рыб и лангуст. За поваленными деревьями обнаруживали вдруг огромные головы, которые глядели на людей сквозь опущенные веки, и это было страшнее, чем если бы они смотрели зрачками, потому что вот так, глядя внутрь себя, они глядели в смерть. В другой стороне были длинные проспекты Богов, вытянувшихся друг напротив друга, тесными шеренгами, имена которых так и остались неизвестными, богов, свергнутых и умерших, хотя долгие века они олицетворяли для человека бессмертие, которого ему не было дано. На берегах Тихого океана обнаружили гигантские рисунки, рисунки таких размеров, что люди, ходившие по ним с незапамятных времен, и не замечали, что под ногами у них рисунки, иероглифы, начертанные словно для того, чтобы их могли прочесть с другой планеты народы, пользовавшиеся иероглифами и применявшие высшую меру наказания ко всякому, кто пытался изобрести алфавит. Каждый день в сельве попадались все новые и новые камни с высеченными на них письменами; на высоко нависающих над морем скалах заметили изображение пернатой змеи; и никому по сей день не удалось расшифровать миллионы петроглифов, которые находили на берегах великих рек; а они могли бы о многом рассказать, эти знаки, изображавшие животных, небесные светила и другие таинственные вещи. Доктор Монтсальвахе, стоявший у самого костра, указал в сторону далеких плоскогорий, вырисовывавшихся в голубой глубине, куда уходила луна. «Никто не знает, что скрывается за этими скалами», – сказал он так, что каждый из нас почувствовал забытое с детских лет волнение. И каждому захотелось встать, и идти, и идти, чтобы еще до рассвета дойти до этих ворот, за которыми откроются чудеса. Снова засверкали для нас воды Паримской лагуны. Снова пред мысленным взором возникли крепостные стены Маноа. И надежда, что они все-таки существуют, ожила в нас с новой силой, потому что живо было предание о нем в умах стольких людей, живущих у самой сельвы, у границы Неведомого. И я не мог не подумать, что и Аделантадо, и братья-греки, и оба эти сборщика каучука, и все те, кто каждый год с окончанием ливней направлялся в чащу