Синдикат киллеров - Фридрих Незнанский

—   Ну как? — Он с интересом оглядел Арсеньича. — Видик в норме. А мне говорили, что ты сорвался.

—   Было дело, — неохотно подтвердил Арсеньич. — Однако жив, как видишь... А ты-то чего тут поделываешь, тезка?

—   Арсеньич, — с укором и одновременно легкой иронией протянул Иван — Ваня Подгорный, великий профессионал, штурмовавший дворец Амина в Кабуле, еще когда только начиналась афганская заварушка, — мы ж тебя всегда держали за мастера. Тебе ли спрашивать? Раз тут, значит, кому-то это сильно необходимо. А ты сам-то, часом, не с этими? — Он небрежно кивнул на потолок.

—   Ну а если с ними? — улыбнулся Арсеньич. — Что, мочить будешь?

—   Побойся Бога, Арсеньич. — Иван толкнул его в плечо. — Мы ж с тобой столько водяры выжрали! А баб — ведь и не считали, а? Ты же наш.

—   Один, что ли, тут?

—Ну Арсеньич, ну ты даешь! — восхитился Иван. — Да разве ж мы с тобой когда-нибудь поодиночке ходили?.. Совсем ты, брат, отвык. Нехорошо, тезка... Ладно, скажу, только как другу. Идет? По старому счету.

—   Ну давай, давай, ты ж меня знаешь, что попало — утопло.

—   Ладно... Мы тут еще вчера до обеда обосновались.

—   Снизу?

—   Это без разницы, тезка, снизу, сбоку, через трубу, черти... А ты — молоток, сразу усек... Вот и сидим с тех пор. И хоть бы какая паскуда вопрос задала: кто такие, зачем? А у меня такой арсенал, даже ты представить не можешь, — на весь этот бордель хватит и еще останется. — Он хлопнул по вещевому мешку ладонью. — Заряжай чем хочешь. Одно хреново, Арсеньич, после залпа жопу жжет и все дерьмо от объекта прямо тебе в морду. А ты помнишь, я всегда был брезгливым... Вот так и сидим. А команды нет. А без команды я их знаешь где видел? То-то и оно. И ни одна падла не хочет брать на себя...

—   Но если так, чего сидеть? От этих камней, — Ареньич провел ладонью по ступеньке, — только один радикулит схлопочешь.

—   Вот и я говорю, — будто обрадовался поддержке Иван, — посидим еще чуток, а как развиднеется, отвалим. Глотнешь еще? С устатку-то?

Они сделали еще по глотку. И снова Арсеньич одобрил коньяк, чем польстил Ивану.

—   Так ты не сказал, где працюешь, — снова поинтересовался Подгорный.

—   На фирме. Частная лавочка. Охрана, — коротко ответил Арсеньич.

—   Башли хорошие?

—   Хватает, еще и остается. На черный день.

—   Вот за это хвалю, тезка, — обрадовался за Арсеньича Подгорный. — Ты, между прочим, своих- то не забывай. Не надо. Мы еще не раз пригодимся друг другу. Верно говорю?

Арсеньич без слов только развел руками: сказанное не требовало особых подтверждений.

—   Телефончик свой запиши. — Иван оторвал клочок газеты, на которой сидел, и протянул Арсеньичу огрызок карандаша.

Тот записал номер телефона офиса в Тушине.

—   Это служба? — определил, взглянув на номер и тут же скомкав бумажку, Иван. — Ладно, тезка, нам без разницы. — Он выразительно подмигнул и добавил, поднимаясь и забрасывая рюкзачок на плечо: — Ну лады, тезка. Рад встрече. Давай петуха. — Он взял ладонь Арсеньича и хлопнул по ней своей пятерней. — Разбежались. Как в доброе старое время, помнишь? Ты меня не видел, я — тебя.

Иван шагнул уже по лестнице вниз, но остановился и, обернувшись, негромко, только для одного Арсеньича, сказал:

—   А этим, — он опять кивнул на потолок, — так и скажи при случае: сильно им повезло.

Он махнул Арсеньичу ладонью, одновременно нажал что-то на браслете своих часов, послушал и быстро ушел в темноту лестничного пролета — крупный, квадратный, совсем уже не такой, каким он сидел недавно вот тут, на ступеньках, будто утомленный прохожий. А жесткость его фигуре придавали, знал Арсеньич, бронежилет и прочие латы, невидные обычному глазу.

11

Утром, когда ночные страхи и ожидания прошли, а пугливое солнышко нет-нет да и казало то один, то другой глаз из-за завесы дождевых облаков, Арсеньич неким внутренним командирским чутьем понял, что точку перешли. И тогда, забрав своих хлопцев и ни перед кем не отчитываясь, он отправился в офис.

Там, сменив охрану банка и тщательно снова проинструктировав остающихся ребят, вместе с освободившимися от дежурства на своем специально оборудованном «рафике» отправился, наконец, в Малаховку.

Бессонная ночь сказалась-таки, он, сидя рядом с водителем, клевал носом. Но спать не давали патрули, которые трижды, не то четырежды останавливали микроавтобус и тщательно выясняли: кто, куда и зачем, чуть ли не на просвет изучали охранные лицензии, дававшие право ношения личного оружия. Оно и понятно — положение-то чрезвычайное все-таки. И хотя одни его ввели, а другие отменили, оно фактически существовало.

Дома встретили тишина и полный порядок. И если бы не радио и телевидение, наверняка никто бы не догадался, что в сорока верстах к западу одна власть собралась на другую танки двинуть.

Помывшись и приведя себя в порядок, Арсеньич поднялся к Никольскому в кабинет, чтобы сделать, наконец, подробный доклад о прошедшей ночи.

Но прежде чем он открыл рот, понял, что его поразило, едва он зашел в дом: их бесстрастная и сухая, как пенек, Татьяна будто в одночасье пустила зеленые побеги — так вся сияла и светилась истинно по-весеннему.

Арсеньич помотал головой, словно прогонял непонятный сон, и вопросительно взглянул на Никольского, сидевшего на любимом своем месте, на полукруглом диванчике с сигаретой между пальцами.

Он молча пригласил Арсеньича присесть рядом, а тот так же молча принялся готовить себе порцию «Бифитера».

Татьяна в шелковом темном брючном костюме, кстати идущем ей и делающем ее моложе, между тем переходила от одной книжной полки к другой, читала надписи на книжных корешках, выдвигая отдельные и перелистывая их.

—   А где? — спросил между делом Арсеньич.

—   На корте. Наш Санечка избрал такой способ извинения за похищение сабинянки. Учит мячи подавать. Я смотрел, — засмеялся Никольский, — весьма способная девушка. Кошмар, если в маму пойдет.

—   А чем вам мама не нравится? — как-то безразлично поинтересовалась Татьяна и ловко повернулась к ним на высоких каблучках.

—   Знаешь, Жень, — Арсеньич смешно почесал себе нос и решительно «махнул» стакан своей смеси, — я лучше попозже зайду, а? Смотрю, понимаешь, на двух серьезных бизнесменов, вокруг судьбы мира решаются, а что я вижу?

—   Ну и что? — кокетливо спросила Татьяна.

—   Кого... — поправил Никольский.

—   Вот именно, — согласился Арсеньич. — Вижу двух одуревших от свалившегося на них счастья людей, и на фиг я им нужен со всеми своими и мировыми проблемами.

Они переглянулись и дружно расхохотались.

Никольский подумал: «А ведь это впервые в нашем доме — такой безоглядный смех...» Он даже растерялся немного, потому что теперь окончательно понял, что жизнь пошла по другому пути. Еще неизвестно, как там дальше все сложится, но несомненно одно: прежнего, привычного больше не будет.

Не Бог весть какая мысль, а настроение чуть- чуть подпортилось. И, словно уловив это его состояние, Татьяна тут же предложила:

—   Вот что, друзья, у вас дела, а я давайте-ка пока займусь обедом.

Ну какие ж у нас без тебя могут быть дела? — излишне активно заторопился Никольский. — Присядь. Теперь это наши общие заботы... Арсеньич, если, конечно, ты не возражаешь, давай, а потом уже перейдем к обеду.

Рассказ его выслушали, не перебивая. Особенно интересовала атмосфера в Доме Советов, встреча с Локтевым и, конечно, случайный контакт с бывшим спецназовцем. Арсеньич, помня уговор, не стал раскрывать своего тезку. А Никольский, зная Арсеньича, и не настаивал. Только Татьяна сжала ладонями щеки и виски, и в глазах ее Арсеньич увидел одновременно растерянность и страх. А увидев, не стал дальше сгущать краски и нагнетать обстановку.

—   Да, — как бы подвел наконец итог услышанному Никольский, — есть многое на свете, друг Гораций... Ну что ж, Танюша, не подумать ли нам об обеде? А мы сейчас тебя догоним. — И когда она вышла, добавил, плеснув себе в стакан немного виски: — У меня к тебе просьба. Если со мной что-нибудь случится, ты знаешь, что надо сделать. — Он указал глазами вслед ушедшей Татьяне. — Прости, Ваня, что я вынужден и это еще на тебя навесить. Больше ведь у меня нет никого на свете, ты знаешь.

—   У тебя что, настроение от моего рассказа испортилось? Ну это я еще могу понять. Сам никакой радости не испытываю от того, что происходит. Но давай смотреть на вещи просто: что от нас с тобой зависит, а что — нет. И соответствовать.

—   Извини, друг, ты, конечно, прав. Все просто и объяснимо. Но вот что нам делать дальше с Домом Советов, ума не приложу. Знать и — молчать?

Понимаешь ли, если подходить к вопросу серьезно, все, что они там организовали, — чепуха на постном масле. А этот мой дружок знаешь откуда? — Арсеньич оглянулся и сказал почти шепотом, прижав палец к губам: — Это «Альфа», Женя. Понял? Или надо объяснять еще что-нибудь? А против «Альфы» я и сам со всеми своими хлопцами не выйду и никому другому не посоветую. Просто к ним команда не поступила. Затор где-то случился. Или эти долбаные гекачеписты испугались сами себя и своих действий. Иначе бы я сейчас перед тобой уже не сидел, а на месте славных защитничков было бы одно кровавое месиво из дерьма и костей. Вот, Женя, что это такое. И не дай тебе Бог... Я все-таки профессионал, знаю. А эти наши толпой по этажам скачут, активность свою демонстрируют... Впрочем, если ты так решишь, мы можем вернуться и занять соответствующий подъезд. Только я уже нутром своим чую: кончилось все. Раз кореш ушел, возвращаться уже нет смысла. Ни им, ни нам. Может, кто еще разок-другой и пугнет, пальнет из чегонибудь, но это уже, поверь, так, круги на воде. И никому ни до кого дела нет — кто пришел, кто ушел...