Ангелы не плачут - Анна Климова

Из Москвы пришло покровительственное: «Реставрировать». Дали денег на создание краеведческого музея.

«Отцы города», совсем недавно горевшие желанием придать городу вид, соответствовавший бы «историческому моменту» — с нелепыми статуями, однотипными зданиями и асфальтовыми дорожками (которые, непонятно почему, разрушались каждый год), — теперь рьяно взялись лелеять старину во всех ее проявлениях. Даже замостили некоторые дороги в историческом центре специально обтесанным булыжником.

Очень скоро Запеченск преобразился. В огромной России нашлись люди, знавшие творчество дворянина-поэта. Они толпами хлынули в городок на творческие вечера. Была реанимирована традиция ежегодных городских костюмированных балов. Запеченск стали посещать художники, писатели, поэты, актеры. На его старых улочках ярко засверкали кинематографические юпитеры, массовка носилась туда-сюда.

Степан любил бродить по городу. Особенно вечером. Старые кирпичные стены обретали особую притягательность именно вечером, когда солнце садилось за горизонт, расцвечивая их в неповторимые теплые оранжевые тона.

Многие приветствовали Степана во время этих прогулок. Его знали почти все в их маленьком городке. И не только как солдата, получившего орден за службу в Чечне, но и просто как Степку, веселого балагура, гитарного виртуоза и капитана местной КВНовской команды.

Однако все изменилось. Он замечал болезненно-сочувственные взгляды, слышал шепоток за спиной. Если к нему обращались, то с каким-то елейно-приторным и даже виноватым тоном, словно к смертельно больному.

Степан старался не замечать этого, что было не так трудно в первые дни из-за царившего вокруг него радостного оживления. Его приглашали на школьные собрания, а однажды прямо к ним домой прикатил мэр города и вручил ему под фотовспышки местных журналистов компьютер.

Но после суеты пришло… нет, не отчуждение, а какая-то почтительная отстраненность. Степан всеми силами старался не показать, как его такая отстраненность ранит. Читал, изучал компьютер, даже решил готовиться к поступлению в институт… Однако ничего его уже не радовало. Все приходилось делать через силу, опять же преодолевая какой-то барьер внутри себя. Результатом этой борьбы явились длительные прогулки. Нагрузка, как прежде, помогала справляться с сомнениями, с отчаянными мыслями, с безнадежностью…

Мать первая заметила эту несвойственную сыну самопогруженность. Даже сходила к Леночке с просьбой немного поддержать его. Но Леночка, у которой были свои планы, вежливо отказала.

Дни проходили в странном тревожном ожидании.

Казалось, Степан действительно чего-то ждал, но он и сам бы не смог сказать, чего именно.

«Ой, доченька, — слезно жаловалась Мария Юрьевна Ольге по телефону, — уж сама боюсь, как бы чего не сделал с собой».

«Прекрати это немедленно! — возмущалась Оля. — Что ты выдумываешь опять?»

«Нет, не говори. Пойдет в город на целый день и только вечером возвращается. Где ест, что делает, ума не приложу. На работе только о нем и думаешь. Тут ему и работу сторожем нашли, и компьютер этот подарили, а все одно как в воду опущенный. Чего делать-то, и не знаю».

Но Степан даже не догадывался о материнских опасениях. Тоска отняла все. Все мысли, все надежды, все желания.

Вот и сейчас он шел по весеннему парку, ощущая себя неким квазимодо, которого все обходят стороной, уступают дорогу. Он превращался в живой укор живущим, в свидетельство того, что в мире происходит что-то не то, если в мирное время молодой здоровый парень вдруг стал инвалидом, и что сотни таких же парней приезжают домой издалека, в лучшем случае, в похожем виде, а в худшем…

Изломанные и душой, и телом, они лишь с виду похожи на остальных. И только родные знают, какими они стали на самом деле.

Нет будущего…

Нет будущего…

Эти два слова витали над ними, как рок, как приговор, не имеющий срока давности.

Однако Степан не хотел верить в этот приговор. Эти слова могли относиться только к покойнику. Но ведь он, Степан, не покойник. Совсем не покойник. Что же тогда так точит душу? Что так дерет изнутри? Ведь обещал себе не думать о словах того человека. Не думать… Все равно, что приказать речке: «Не теки!» Тогда забыть. Некоторые вещи забываются очень легко. Например, он забыл, как играть на гитаре. Забыл, потому что так легче осознавать, что никогда не сможет извлечь из нее голос. Степан спрятал ее, убрал с глаз долой. Он с удовольствием бы отдал ее Пашке-Трубачу, но Пашка еще прошлой зимой замерз в районе вокзала вместе с таким же бедолагой. Или, например, он уже почти не помнил о той боли, которую испытывал много месяцев, когда лежал в госпитале с лихорадкой, между жизнью и смертью, из-за загноившихся ран. А ведь казалось, о таком не забудешь. Но забылось, растаяло в туманной дымке, куда сознание отправляло ненужное или слишком неприятное.

Единственное, что не получалось забыть, так это о Гале. Раз за разом ярко вспоминались их прогулки, разговоры, поцелуи…

В поцелуях ли дело? Значили ли они для нее что-нибудь?

Степан устал и присел на скамейку. Мимо него, обнявшись, шли парочки. Этих подросших парней и девчонок он не узнавал. Только некоторых, которые жили в его дворе. Еще вчера они играли в куклы и копались в песочнице, а сегодня ходят обнявшись, хихикают, что-то шепчут друг другу и идут к Ангелу — бронзовой статуе, популярной среди влюбленных в городе, — чтобы прикоснуться к нему. Считалось, что это принесет счастье. Статую тоже установили на деньги героя войны 1812 года. Бронзовый Ангел, раскинув крылья, сложив в молитвенном жесте ладони и опустив голову, стоял в городском парке уже больше полутора столетий. На его лике читалась скорбь.

Миновали Ангела все исторические бури. Пережил он и революционный энтузиазм народных масс, вдруг поверивших, что Бога нет, войну, а потом и всеобщий бум на цветные металлы, когда сдирали латунь даже могильных оградок. Может быть, вот такой, одинокий и скорбящий, он внушал уважение и щемящее чувство в душе всякого, кто подходил к нему. И хотелось прикоснуться к небольшой надписи, блестевшей от множества таких же прикосновений людей давно ушедших и живущих:

ТРИ ДОБРОДЕТЕЛИ:

ВЕРА, НАДЕЖДА, ЛЮБОВЬ —

ВСЕМ СЕРДЦЕМ ТВОИМ ПРИМИ,

А АНГЕЛ СЕЙ МОЛИТЬСЯ БУДЕТ,

ДОКОЛЕ СТОИТ МИР.

Когда очередная парочка скрылась за поворотом аллеи, он тоже подошел к Ангелу. Странно, но он еще ни разу не прикасался к этой надписи. Как-то не удосужились с Леночкой прийти сюда, к Ангелу, хотя целовались и строили какие-то планы. Так, может, поцелуи действительно ничего не значат? Что же тогда имеет значение?