Влюбленные женщины - Дэвид Лоуренс

– Тогда выпейте чаю прямо здесь или пойдите к дому, мы установили на лужайке навес, – предложил он.

– А нельзя ли нам взять весельную лодку и сбежать отсюда подальше? – спросила Урсула, которая всегда излишне торопилась.

– Сбежать? – улыбнулся Джеральд.

– Видите ли, – воскликнула Гудрун, краснея за явную грубость своей сестры, – мы здесь никого не знаем, мы здесь совершенно чужие.

– О, я вполне могу снабдить вас несколькими знакомыми, – без обиняков предложил он.

Гудрун изучающе взглянула на него, пытаясь понять, от чистого ли сердца шло его предложение.

– Нет, – сказала она, – вы прекрасно понимаете, о чем мы говорим. Нельзя ли нам сплавать в ту сторону и исследовать тот берег?

Она указала на рощицу на другой стороне озера, растущую на холме неподалеку от берега.

– По-моему, вон там совершенно чудесно. Мы сможем там даже искупаться. Когда солнце так освещает это место, просто глаз не отвести. Нет, правда, оно напоминает долину Нила – воображаемого Нила, конечно же.

Такой повышенный интерес к отдаленному местечку вызвал улыбку на лице Джеральда.

– А это не слишком близко? – с иронией поинтересовался он, но сразу же прибавил: – Хорошо, конечно же, плывите туда, только сначала давайте найдем лодку. Похоже, что их уже разобрали.

Он окинул взглядом озеро и сосчитал все находящиеся там лодки.

– Как было бы здорово! – мечтательно воскликнула Урсула.

– А чаю вам не хочется? – поинтересовался он.

– Хорошо, – согласилась Гудрун, – выпьем по чашечке и поедем.

Он, улыбаясь, переводил взгляд с одной сестры на другую. Он был слегка обижен и в то же время забавлялся.

– А вы сможете сами управлять лодкой? – спросил он.

– Да, – холодно произнесла Гудрун, – вполне.

– Да, конечно! – воскликнула Урсула. – Мы обе умеем грести не хуже водомерок.

– Правда? Тогда, может, возьмете мое небольшое каноэ, я не вывел его на воду только из-за боязни, что кто-нибудь перевернется в нем и утонет. Если вы поедете в нем, с вами ничего не случится?

– Нет, совершенно ничего, – сказала Гудрун.

– Как мило с вашей стороны! – воскликнула Урсула.

– Пожалуйста, ради меня, постарайтесь, чтобы ничего не случилось – ответственность за развлечения на воде лежит на моих плечах.

– Хорошо, – клятвенно пообещала Гудрун.

– Кроме того, мы обе отлично плаваем, – сказала Урсула.

– Ну, тогда я прикажу собрать вам корзину с сэндвичами и вы сможете устроить себе пикник – мы же ради этого здесь собрались, не так ли?

– Как воистину замечательно! Это было бы просто чудесно! – с теплотой воскликнула Гудрун, опять заливаясь румянцем.

Кровь живее побежала по его жилам, когда он увидел, с какой благодарностью Гудрун посмотрела на него.

– А где же Биркин? – спросил он со странным блеском в глазах. – Ему придется помочь мне спустить каноэ на воду.

– Что с вашей рукой? Неужели вы ее поранили? – спросила Гудрун и сразу же умолкла, не желая говорить на личные темы. Только теперь они впервые заговорили о его ране. То, как она избегала касаться этой темы всколыхнуло в его жилах новую таинственную волну возбуждения. Он вынул руку из кармана. Она была перевязана. Он взглянул на нее и опустил в карман. При виде забинтованной ладони Гудрун содрогнулась.

– Ладно, я вполне управлюсь и одной рукой. Каноэ легкое, как перышко, – сказал он. – А вот и Руперт! Руперт!

Биркин оставил своих собеседников и подошел к ним.

– Как это случилось? – спросила Урсула, которой еще полчаса назад не терпелось задать этот вопрос.

– Как я поранил руку? – сказал Джеральд. – Ее зажало в машине.

– Фу! – сказала Урсула. – Больно было?

– Да, – ответил он. – В основном сначала. Сейчас уже лучше. Машина раздробила пальцы.

– Боже! – с болью в голосе воскликнула Урсула. – Ненавижу, когда люди сами причиняют себе боль. Я могу ее почувствовать.

И она встряхнула рукой.

– Чем я могу помочь? – спросил Биркин.

Мужчины отнесли узкую и длинную коричневую лодку к озеру и спустили ее на воду.

– Вы точно уверены, что с вами ничего не случится? – спросил Джеральд.

– Абсолютно, – уверила Гудрун. – Я бы ни в коем случае не села бы в нее, если бы хоть на мгновение в этом усомнилась. Но в Арундейле я плавала на каноэ и, уверяю вас, со мной ничего не случится.

Она заверила его, по-мужски дав ему слово; они с Урсулой сели в это хрупкое сооружение и тихо отчалили. Мужчины стояли и наблюдали за ними. Гудрун сидела на веслах. Она чувствовала, что мужчины на нее смотрят, и ее движения стали медленными и довольно неуклюжими. Ее лицо пылало, точно красный флаг.

– Огромное вам спасибо, – крикнула она им, когда лодка поплыла прочь. – Ощущение чудесное – точно сидишь на листе.

Услышав такое сравнение, он рассмеялся. Ее голос издалека звучал резко и странно. Он наблюдал, как она направляла лодку прочь. В ней было что-то детское, какая-то доверчивость и почтительность, как в ребенке. Она гребла, а он все не сводил в нее глаз. И Гудрун получала огромное удовольствие от того, что могла казаться похожей на ребенка, нуждающегося в заботе мужчины, того мужчины, что стоял там, на пристани, такого привлекательного и активного, одетого во все белое, и кроме всего прочего, самого значительного из всех, с которыми на сегодняшний день она была знакома. Нерешительного, неприметного, озаренного каким-то светом Биркина, стоящего рядом с ним, она не принимала во внимание. Она не могла одновременно думать больше, чем об одном человеке.

Лодка с легким шелестом плыла по воде. Они миновали купальщиков, раскинувших свои полосатые навесы между ивами в том месте, где лужайка спускалась к воде, и теперь плыли мимо открытого берега, мимо лугов на склонах холмов, позолоченных клонившимся к закату солнцем. Другие лодки медленно прокрадывались на противоположный берег, под деревья; слышался смех и голоса. Но Гудрун направляла свою лодку к чудесной рощице, парившей вдали в золотом свете.

Сестры нашли небольшую заводь, где в озеро впадал маленький ручеек и рос тростник, болотистая земля поросла розовым иван-чаем, а берег был покрыт галькой. Здесь, на отмели, их хрупкая лодка осторожно причалила; девушки скинули туфли и чулки и выбежали по воде на траву. Озеро, подернутое легкой рябью, было теплым и прозрачным, девушки вынесли лодку на берег и радостно огляделись вокруг. Здесь, у этого забытого всеми устья ручейка, они были совершенно одни, а небольшая рощица шелестела прямо за их спинами, на пригорке.

– Давай быстренько искупаемся, – предложила Урсула, – а потом будем пить чай.

Они огляделись вокруг. Они были скрыты от посторонних глаз и никто не смог бы подобраться к ним незамеченным. В несколько мгновений Урсула сбросила одежду и, нагая, скользнула в воду и поплыла. Гудрун тут же присоединилась к ней. Некоторое время они молча и самозабвенно плыли, огибая устье ручейка. Затем выскочили на берег и побежали назад к рощице, словно две нимфы.

– Как же прекрасно быть свободной! – воскликнула Урсула, бегавшая между деревьями без единого лоскутка одежды на теле и с развевающимися волосами.

Роща была березовой, деревья в ней – высокими и красивыми. Их стволы и ветви напоминали стального цвета столбы, равномерно окутанные дымкой насыщенно-зеленой листвы; с северной же стороны, как в окне, виднелось сияющее открытое пространство.

Когда девушки обсохли, натанцевавшись и набегавшись, они быстро оделись и уселись пить душистый чай. Они сидели в северной части рощицы, в лучах золотистого солнца, лицом к заросшему травой склону – совершенно одинокие в своем маленьком девственном мирке. Чай был горячим и ароматным, к нему прилагались вкуснейшие сэндвичи с огурцом и икрой и пропитанные вином пирожные.

– Ты счастлива, Черносливка? – восторженно воскликнула Урсула, взглянув на сестру.

– Урсула, я совершенно счастлива, – серьезно ответила Гудрун, глядя на заходящее солнце.

– Я тоже.

Когда они были вдвоем и делали то, что им нравилось, в их замкнутом мирке им никто и ничто более не требовалось. И это были чудесные моменты свободы и наслаждения, понятные только детям, когда все в мире кажется волшебным и восхитительным приключением.

Они покончили с чаем, но продолжали сидеть, молча и серьезно. И тут Урсула, у которой был сильный и красивый голос, тихонько начала напевать «Анхен из Тарау»[24]. Гудрун, сидя под деревьями, слушала, и в ее сердце закралась щемящая тоска.

Урсула, сидящая и задумчиво воркующая песенку в центре своей собственной вселенной, казалась ей такой умиротворенной, такой самодостаточной, такой сильной и полностью лишенной сомнений, что Гудрун почувствовала себя лишней. Ее всегда мучило опустошающее, болезненное чувство, что она выброшена из этой жизни, что она наблюдает за ней со стороны, в то время как Урсула участвует в ней самым непосредственным образом; эта мысль о собственной невовлеченности причиняла Гудрун страдания и всегда побуждала девушку напоминать другим о своем присутствии, о том, что на нее тоже следует обратить внимание.