Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник) - Дмитрий Губин

С патриотическим воспитанием то же самое. Воспитывает жизнь. Жизнь показывает, что дагестанцы, азербайджанцы, осетины и так далее живут в любом русском городе тесно, близко, родственно, общиной, родом, кланом, землячеством. Если кто из них загремел в милицию – по делу или нет – община тут же собирает деньги на выкуп, то есть на взятки ментам. Русские же общиной и кланом не живут ни на родине, ни, к слову, за границей. Если менты загребают в кутузку русского паренька, родители которого бедны, ему не поможет никто. И друзья русского паренька из-за этой несправедливости изливает злобу на нерусских пареньков, потому что ментам попробуй морду набей, а чернявым паренькам можно попробовать.

Внутренне все это знают, но вслух не требуют, например, реформировать милицию по грузинскому образцу, введя запрет на госслужбу для сегодняшних ментов, – и призывают к глупостям, вроде уроков патриотизма. Чему там будут учить? Величию Родины на примере истории, где столетиями князь шел на князя, и брат резал брата, и все при этом целовали крест, и тут же за деньги комплектовали дружины из врагов-половцев? И кто будет учить? Майор-отставник, для которого патриотизм – это тоска по диктатуре?

А любовь к Родине, она, как и всякая любовь – возникает из ничего, но гаснет от обманов.

Впрочем, прибавка к майорской пенсии – это хоть какой-то от уроков патриотизма прок.

А толку от них все равно никакого.

2011

НАША РАША, ИЛИ ПРИЗНАКИ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Я о признаках не в том смысле, в каком говорят о симптомах болезни. Я о том, что каждой цивилизации сопутствуют свои внешние проявления (например: монотеизм, письменность, обработка металлов; или: политеизм, пляски у костра, подсечное земледелие). Так где Россия – в Европе или в Азии?

Мы на работе недавно делились впечатлениями о Белоруссии и, рассмеявшись, сошлись на общем ощущении: Белоруссия – это Европа. А не Азия, каковой полным-полно в Москве, несмотря на кичливые стеклянные новостройки, – и каковой навалом даже в Петербурге, несмотря на его строгий, стройный вид.

То есть, с одной стороны, сегодняшний Минск – совковый город, где нет рекламы, где возле кинотеатров висит написанный плакатным пером «репертуар на месяц», где до сих пор на вывесках значатся «Ателье» и «Гастрономы», – а с другой стороны, он все же он часть Европы. Есть такое ощущение. Да, захваченный, опущенный и униженный колхозником Лукашенко, но все же западный город.

Тот же пьянящий дух Европы бил нам в голову в СССР, когда мы выбирались в Ригу, Каунас или Таллин, да и в тот же Минск, и во Львов, не говоря про совсем западный Ужгород.

И мы с коллегами стали думать, в каком дупле гнездится этот дух, и, перебрав разные варианты, в итоге оставили те, по которым практически безошибочно можно отделить Европу от Азии, Запад и Востока.

Признак первый: грязь. В Европе неизменно чисто; в Азии неизменно грязно, – ей-ей, это главный индикатор того, какой тип культуры вас окружает. Белоруссия потому и кажется Европой, что вылизана до пылинки, как Голландия или Франция. А вот Москва – это Бангкок, где чисто только на центральных улицах, а шаг в сторону – и ужас. И Петербург – это тоже Азия, несмотря на европейский абрис: сейчас, когда я пишу этот текст, город завален сугробами, по тротуарам не пройти, а по дорогам, в чавкающей каше, движутся вперемешку машины и люди. Бомбей. И то, что в этом Санкт-Бомбее с воплями мигалок расчищают путь местной султанше – сходство лишь усиливает. Нет-нет, что ни говорите, а грязь – первый признак азиатчины. И это знает каждый, кто пересекал на машине границу что с Белорусский, что с Финляндией.

Признак второй: туалеты. Не думаю, что даже самая большая нужда заставит хоть одного российского набоба (и, тем более, набабу) посетить хоть один наш вокзальный туалет. Мамочки миа! На самом депрессивном итальянском полустанке туалет будет чист. А вот на Московском или Ленинградском вокзалах вас будет ждать вонь и дырка в полу, деликатно именуемая «турецким унитазом» (очень точно, ага). А загляните в любой туалет любой российской хоть средней, хоть высшей школы! Вонь, текущие бачки, отсутствие стульчаков и туалетной бумаги. И так всюду – от Волгоградского педагогического университета до Московского государственного на Моховой. И так на любом погранпереходе. В туалете безошибочно определяешь координаты: то ли ты в Европе, в Финляндии, в Валимаа. То ли в Азии, в Ленинградской области, в Торфяновке. Определяешь по виду и запаху. Туалет как идентификатор работает всегда: даже когда вообще не работает.

Признак третий: таксисты . Я был когда-то потрясен видом на аэропорт Барселоны. Наш самолет садился медленно и торжественно. А под крылом лежал гигантский паркинг для черно-желтых такси, откуда тек черно-желтый ручей к терминалу прибытия. Европа – это когда ты прыгаешь на заднее сиденье такси и называешь адрес, а по приезде счетчик показывает стоимость поездки. Азия – это когда у вокзала дяди с усами выкрикивают лишенную смысла фразу «Такси-не-надо-недорого!» Азия – это неизменно договорная цена проезда, и это правило действует что в Москве, что в Стамбуле. А еще Азия – это «левак», выполняющий функцию такси (так, кстати, ведут себя водители-пакистанцы в Лондоне). Это не значит, что «азиатское» такси дешевле. И питерское, и московское стоит столько же или дороже римского и парижского, и сильно дороже нью-йоркского, где оно составляет реальную альтернативу метро.

Итак, такси: если счетчик и маршрут по требованию – ты в Европе. Если крутят цены и устраивают базар – ты в Азии.

Признак четвертый: закрытость от чужих. У меня квартира в центре Петербурга, дом небедный. Но когда я здороваюсь в подъезде с незнакомцами, на меня смотрят странно и отводят глаза. В лучшем случае выдавливают «здрсссь»… В Париже я тоже живу в центре, зато все люди в подъезде расплываются в улыбке: «Бонжур, месье! Са ва? О, вы из аэропорта, как долетели?» Две принципиально разных модели поведения не означают, однако, что парижане воспитанны и доброжелательны, а питерцы – жлобы и хамы. Модели означают, что одно и то же послание («я чужой, но я тебе не опасен!») в Европе и в Азии выражается по-разному. В Европе: «Я не опасен, добро пожаловать на мою территорию!» В Азии: «Я не опасен, я не посягаю на твою территорию!» Если незнакомцы по отношению к вам неприветливы – значит, вы в Азии, и значит, аборигены дают понять, что не будут вмешиваться в вашу личную жизнь.

Признак пятый… Каюсь, мы пятый признак выделить не смогли. Рассчитываем на помощь. Мы ни злить никого не хотим, ни льстить никому не хотим, просто если у тебя перед глазами есть сводная идентификационная таблица – ты никогда не заблудишься.

И в той же Азии легко поймешь, почему, например, Гонконг – европейский город. И легко поймешь, почему в Европе Москва – азиатский.

2011

СИЛЬНЫЕ РЫБКИ В РУССКОЙ ВОДЕ

Однажды милая барышня из числа поклонниц Радуловой спросила, как я отношусь к сильным женщинам. Я засмеялся. Наталья Радулова – Антоша Чехонте нашего времени. То же изобилие персонажей; та же невозможность предпочесть один рассказик или одного героя.

Я про Радулову как Чехова всерьез. И Радулова, и Чехов создают мир по принципу аквариума со сказочным изобилием населения, от вида которого разеваешь рот. У Чехова – гимназисты, архиереи, городничие, мужики, ваньки и Ваньки Жуковы, толстые и тонкие. У Радуловой – женщины беременные и разрешившиеся, брошенные, умоляющие, злые, нежные, влюбленные и любовь потерявшие (и снова толстые и тонкие).

«Сильная женщина» в аквариуме жизни – особая рыбка. То есть не просто строгий костюм, взгляд в упор, шофер, 100 граммов «Талискера» перед сном, – а приватизация вообще всего того, что мужчина считает областью применения своей силы. Включая умение жить одному, то есть одной, – если потребуется, выбирая партнера для неодинокой ночи тот же костюм. Или сорт виски. Путем дегустации.

Я не накручиваю, ей-ей: посмотрите, как изменились последние страницы журналов типа «Афиша». Там на излете XX века рекламировали клубы для мужчин, где раздеваются другие мужчины (было внове), потом – клубы для мужчин, где раздеваются женщины (вернулись к истокам), а сейчас чуть не половина объявлений зовет в клубы для женщин, где снова раздеваются мужчины. То есть женщины отплатили той же монетой, и даже перестали париться, что платят.

Но сила сильной женщины не в этом. И даже не в том, что сильные женщины перестали выглядеть гендерным оксюмороном – вроде Коллонтай или Фурцевой – в политике или бизнесе. И даже не в том, что нередко сопутствующее силе одиночество перестали воспринимать как «горькую бабью долю» или феминистский оброк, но – как комфортное бытие, при котором есть место и постоянному мужчину (в виде сына), и непостоянному (когда сын у бабушки).

Настоящая сила сильной женщины в том, что она не единственный общественно одобряемый женский типаж, но – один из множества. То есть женщина добилась того, что любой вариант ее жизни перестал выглядеть исключением или несчастьем, а стал просто вариантом. Вон – маманя-наседка, с целым выводком. Вон – женщина-вамп. Вон – очкасткая модная студентка, вон – разведенная стерва, вон – сумасшедшая ученая, вон – тургеневская барышня, вон – худющая Даша Мороз (похудела дополнительно для фильма), вон – толстущая Марика Тамаш (та, что основала балет «240 тонн»), вон – Литвинова с Земфирой.