Милые чудовища - Келли Линк

Пассажиры стали играть в карты. Достали купленный в дьюти-фри джин с текилой, марихуану и такие маленькие бутылочки ликера «Бейлиз». Дети вооружились фломастерами и рисовали прямо на бетонном полу ангара или смотрели аниме «Смелая Гортензия», которую кто-то загрузил в наладонник с причудливым выпуклым экраном. Из глаз смелой Гортензии закапали крупные, жирные слезинищи, все быстрее и быстрее, и обидевший ее злой котенок с озабоченным видом принялся строить плот. В нескольких футах от нас мужчина включил новостную программу на испанском. Новости сменились испанской песней со скучной мелодией. Со всех сторон слышались новости, они звучали из скромных или дорогих динамиков. Плохие новости и хорошие. В основном, новости касались гриппа. Грипп в Северной Америке, а еще в Лондоне и в Риме. В Коста-Рике чисто. Музыка сменилась на более приятную.

— Обожаю эту песню, — сказала Наоми. — Ее постоянно крутят, но мне не надоедает. Я могу слушать ее весь день напролет.

— Лола Роллеркостер, — подхватила Лара. — Она всегда поет о любви.

— Qué tuanis! А о чем же еще петь? — сказала Наоми.

Я закатил глаза.

Люди расположились на своих шинах, разговаривали по-испански, по-английски, по-японски и по-немецки и поглядывали на охранников, а те поглядывали на них. Какие-то мужчина и женщина стали танцевать под песню Лолы Роллеркостер, вскоре к ним присоединились и другие пары. В основном, пожилые. Они танцевали на крошечном расстоянии, но так и не касались друг друга. Я не видел в этом смысла. Если кто-нибудь из нас сляжет с гриппом, танцы в двух дюймах друг от друга не спасут. Лара, кажется, хотела что-то сказать, и я гадал, не пригласит ли она меня на танец. Но оказалось, что ее зовет мать, неплохо сохранившаяся дама в дорогих джинсах.

— Еще увидимся, — сказала Лара. — Buenas noches, Наоми и Дорн.

— Buenas noches, — повторил я. А когда она отошла достаточно далеко, сказал Наоми: — По-моему, я ей понравился.

Я вообще нравлюсь девушкам. Это я не хвастаюсь, ничего такого. Просто факт.

— Угу, наверное, мать отозвала ее к себе именно поэтому, — сказала Наоми. — Американский парень вроде тебя ей не пара, пусть даже у тебя обаятельная улыбка и красивые зеленые глаза.

— Ты это о чем? — не понял я.

— Всем известно, что американским парням и девицам нужно только одно. Костариканское гражданство. Погляди-ка по сторонам. Видишь, ту macha, блондиночку? Ту, которая заигрывает с красавчиком-тико?

Я поглядел туда, куда указывала Наоми.

— Она небось приехала сюда по туристической визе, надеясь подцепить как раз такого парня, как он, — продолжала Наоми. — Для нее это настоящий билет в счастливое будущее. Мы пробудем тут как минимум пять или шесть дней. Куча времени для охмурения. Если бы я выглядела как она, я бы во время учебы занималась тем же самым. Я бы лучше отрезала себе ноги, чем вернулась бы в Штаты. Тут тебе, по крайней мере, могут вырастить новую пару конечностей.

— Не сгущай краски, — сказал я.

— Думаешь, я сгущаю? Если ты нравишься девушкам, Дорн, то приходится признать, что это не из-за твоих мозгов или отличной осведомленности в социо-политико-экономических вопросах. Скажи мне, что тебе больше всего по душе в нашей стране? Вопиющие махинации с результатами выборов, запрет на аборты или дерьмовая система образования? Или что большинство штатов, где люди еще хотят хоть как-то выжить, с радостью отделились бы, как Калексико или Потлач, если бы только смогли заручиться поддержкой стран вроде Канады или Мексики? Или здравоохранительная система — самая дорогая и самая малоэффективная здравоохранительная система в мире? Или государственный долг, достигший таких размеров, что для его записи потребуется почти две страницы с крошечными ноликами?

Расскажи мне о своих перспективах найти работу, Дорн. На кого собираешься батрачить? На «ВолМарт», «Мак-Дисней-Юниверс» или еще какую-нибудь кабальную контору? Или завербуешься в армию и отправишься в один из — станов или — бадов, потому что всегда мечтал, чтобы тебя отравили газом, или подстрелили, или растворили в кислоте, когда окажется, что твое экспериментальное оружие вышло из строя?

— Я буду профессиональным футболистом, — ответил я. — Желательно в Японии или Италии. Кто предложит больше денег.

Наоми заморгала, открыла рот и снова его закрыла. Потом достала шоколадный батончик, отломила кусочек, не разрывая упаковки, и протянула мне. Мы сдвинули маски на лоб и стали жевать.

— Вкусно, — сказал я.

— Ага, — сказала она. — Тут даже шоколад как будто в десять раз вкуснее. Ого! Посмотри вон туда.

Я обернулся. Это снова была та женщина. Паула. Она стояла в ряду из примерно двух с половиной десятков мужчин и женщин и снимала одежду. Вот она уже совершенно голая. Они все стягивали с себя одежду. У невзрачного парня, который ходил в футболке «ХАНСА БЛИССА В ПРЕЗИДЕНТЫ!», на груди оказалась татуировка — цветной портрет Ханса Блисса на доске для серфинга, верхом на высокой волне, словно его вот-вот заберут инопланетяне. Неплохо выполнено. Много мелких деталей. Но я не стал тратить время, разглядывая его. Там и без него было на что посмотреть.

— Это что, те самые люди, с которыми собирается тусоваться мой папа? — сказал я. И подумал, что хорошо бы достать фотик. Та же идея посетила и других, люди повытаскивали мобильники и принялись делать снимки.

— Гляди-ка, священник, — сказала Наоми. — Ну, конечно, среди пассажиров должен был оказаться хоть один священник. Судя по его виду, принадлежит к церкви Второй Реформации. Эй, не пускай слюни. Ты же наверняка видел голых женщин и раньше.

— Только в Интернете, — ответил я. — Живьем лучше.

К протестующим торопливо шагал мужчина в черном костюме с воротничком, как у священника, и что-то орал по-испански. Один голый мужик, такой волосатый, что его и голым-то трудно было назвать, выступил вперед и широко раскинул руки. Ханс Блисс и его «Друзья звезд» верили, что нужно обнимать каждого. Предпочтительно нагишом. (Или настолько голым, насколько это возможно, если на тебе должна быть эта дурацкая маленькая маска.)

У священника, очевидно, уже случались стычки с «Друзьями звезд». Он схватил теннисную ракетку, валявшуюся рядом с чьим-то чемоданом, и принялся яростно ею размахивать.

— Что он говорит? — спросил я у Наоми.

— Много чего. Оденьтесь. Совсем стыда нет. Здесь рядом с вами приличные люди. И эту фитюльку вы называете членом? Да я у кота видел хозяйство в два раза больше!

— Он правда так сказал?

— Нет, — сказала Наоми. — Только всякую лабуду про приличия. И так далее. А теперь говорит, что собирается выбить из этого мужика дурь, если тот не наденет шмотки. Посмотрим, кто круче: Бог или пришельцы. Я ставлю на Бога. Твой отец что, действительно на это купился? На наготу? Мир, любовь и Блисс űber alles?[27]

— Вряд ли, — сказал я. — Он просто ищет шанс увидеть пришельцев. Своими глазами.

— Тогда мне с вами не по пути, — заявила Наоми. — Может, я слишком насмотрелась аниме, где инопланетяне оказываются… ну, этими, чужими. Не такими, как мы. Мне эти фанаты Блисса уже поперек горла. Можно я одолжу еще одну книжку? Интересно, а женщины вообще пишут научную фантастику? Если добавить в сюжет любовную линию, было бы круто. Хотелось бы книжку, где поменьше примечаний.

— Кони Уиллис лихо пишет, — сказал я. — Или вот еще книжка, «Снежная катастрофа». Или можешь почитать что-нибудь из Типтри, или Джоанны Расс, или Октавии Батлер. Что-нибудь симпатичное и мрачное.

Священник продолжал кричать на голых «Друзей звезд» и совершать угрожающие пассы теннисной ракеткой. Другие пассажиры тоже подключились, как будто это было соревнование для зрителей: кто громче вопит и лучше свистит. Наконец к собравшейся толпе направились мой отец, Зулета-Аранго и остальные члены совета. Охрана следила за происходящим со своего поста у входа в ангар. Вмешиваться явно не входило в их планы.

Наступили сумерки. Небо за окнами окрасилось сиреневым и золотым, напоминая киношный спецэффект. По стенам вились полосы света, а несколько фонарей, которые пассажиры нашли в одном из закутков и развесили по ангару, только усиливали сходство со съемочной площадкой. Тут и там виднелось голубовато-белое сияние компьютерных экранов. И еще летучие мыши… Не знаю, кто заметил их первым, но когда поднялся визг, не обратить на них внимания было невозможно.

Летучие мыши, кажется, были удивлены не меньше нас. Они хлынули в ангар, похожие на почерневшие высохшие шелестящие листья, вычерчивая странные траектории, мечась туда-сюда, ныряя вниз и снова взмывая к потолку. Люди пригибались, закрывали головы руками. Последователи Ханса Блисса снова натянули одежду — счет 1: 0 в пользу мышей, — а священник отмахивался теннисной ракеткой теперь уже от мышей, но не менее яростно, чем от нудистов. Одна мышь метнулась вниз, и я пригнулся: