Криптограф - Тобиас Хилл

Дальше будут и другие истории, одна лучше другой, будто есть утешение в изяществе или красота в неправдоподобии. На острове Науру — так гласит история — вся тяжесть национального долга легла на Джеки Чун Гум, сообразительную бухгалтершу штата, засидевшуюся на первой в жизни работе допоздна. В Элис-Спринз полевой сезонный рабочий Бапп Уокер Мойр тридцать семь минут был богатейшим человеком в южном полушарии. В Магадане скромный ученик средней школы одиннадцать раз напористо пытался приобрести контрольные пакеты акций ведущих немецких футбольных команд, на вопросы отвечая лишь под именем Император Сибириус. Были люди, которые обнаружили в своих компьютерах персональные послания:

С днем рождения, Никое, встречай Листопад. Твой Вирус Перемены Даты

и были целые города, где вообще ничего не произошло, будто шторм прошел мимо них. Так это и продолжалось, а шарик вращался, меридиан за меридианом вступая в новый день.

22 сентября 2021 года. Пятница, в Лондоне листопад и в Вестминстере, осень в Нью-Йорке, хотя на Науру и Эбоне такого времени года нет, а на Коппере нет деревьев, для которых это имеет значение. Позже найдутся те, кто попытается объяснить дату и умудрится это сделать, хотя в бесконечном сборе фактов история может и солгать. (Первый день революционного календаря, Первое Вандемьера[12] Первого года; первое утро Китайской Республики; именины Ионы, что лежал, невидимый, во чреве кита). Будут теории, что передаются сами собой. (Вирус создан в Америке и достигнет ее в последнюю очередь, Джон Лоу, смертельно устав ждать, сам его запустил. Его написал двенадцатилетний подросток из Мекки; десятилетний из Дженина; двое детишек в Лакхнау. Час за часом занимается правда, или опускается, как ночь, и сыплются обвинения (и с ними призывы к справедливости и возмездию) в длительном, таинственном отсутствии виновных, в чем бы ни заключалась их вина. Начнутся поиски козла отпущения.

Но это позднее. А сначала все мало-помалу. По замыслу, Международная линия Перемены Даты[13] не пересекает мегаполисы и крупные города. Слишком немногие замечают масштаб происходящего. Большая часть с появлением вируса только сомневается, некоторые получают предупреждения от неизвестных адресатов, идут толки в Интернете, случайные телефонные разговоры. Непрочитанные сомнения и вопросы, что перелетают пустые мили Тихого океана и Берингова моря. Чатамы и Гилберты, навигационные станции, безжизненные ледяные торосы.

Спустя четыре часа полночь приходит в Токио. К тому времени слухи уже обгоняют события — шепотки что-то не то с деньгами, — но ведь слухи всегда бродят, иностранцы много чего болтают, и в девять часов фондовая биржа открывает пять своих массивных западных дверей роскошному смогу часа пик в Нихомбаси.

В считаные минуты индекс падает. Поначалу медленно, поначалу на мелких сделках — досадно, но ничего неожиданного, брокеры кривятся над своими бенто в пластиковых коробках, скорость перемен растет, а беспокойство кристаллизуется в страх.

К закрытию биржи уже слишком поздно. Будто сквозь деньги время течет вспять. Не проходит и двух часов, как мир отброшен назад на многие годы. Лица телеведущих стертые, в них растерянность и осознание, что все не так, и настолько не так, что десятилетия попросту сметены, как корабли и дома гигантскими волнами. Целые жизни, если жизни можно измерить деньгами, а это возможно, ибо деньгами они и измеряются. Алчностью, и щедростью, и желанием.

Но Анна узнает обо всем не по лицам. Все утро и до самого полудня она разговаривает с клиентами в Налоговой — парад одинаково жалких людей в одинаковых второсортных костюмах. Обедает поздно, в одиночестве, в уличном кафе, неподалеку от зеленой лужайки собора Святого Павла, где однажды сидела с Лоренсом.

Прекрасный день, перистые облака в небе над собором, и кафе ей нравится, тут подают чай в огромных потускневших чашках, и сюда не ходят ее коллеги. Для всех она здесь лишь посетитель.

Она прикидывает, что есть время пройтись напрямик вдоль реки, отчеты подождут, и вдруг слышит Тунде Финча. Его голос доносится до нее, бесплотный, совсем близко, и она настороженно оглядывается, будто ловит привидение.

В кафе, можно сказать, никого. Старуха в поношенной одежде разговаривает со своей чашкой, придвигая ее к себе. Небритый мужчина в униформе подземки опирается на стойку, дожидаясь официантку со счетом, праздно глядя в телевизор. Телевизор — с одной кнопкой, старенький — висит на подставке в грязном углу над входом. Анне приходится встать, чтобы разглядеть фигуру на экране.

Второй криптограф сидит в глубоком кресле, обращаясь к невидимому собеседнику. В темном костюме — том же самом, думает Анна, в котором приходил в Эрит-Рич. Он замолкает, лишь когда ведущий встревает с вопросом, но в первые секунды Анна от удивления не понимает, о чем спрашивают и что Тунде отвечает. Потрясающе видеть его снова, или, возможно, сам Тунде выглядит настолько потрясенным, что его эмоции передаются, как волны.

Его профиль крупным планом — Анна видит экзему пониже волос, шелушащуюся кожу, плохо замазанную гримом.

— …не спящий, — говорит он, отвечая на вопрос, который Анна пропустила, — я бы так не сказал. Я бы назвал это инкубационным периодом.

— И что это значит? — ведущая профессионально лаконична, ее нетерпение граничит с упреком. Она будто провела день в аду, и так оно, конечно, и есть, хотя не она одна. Камера отъезжает, берет в кадр обоих.

— Ну, это значит… Говоря об инкубационном периоде, я хочу сказать, что он, возможно, изменился с тех пор, как возник…

— Сколько это длилось, месяцы? Или дольше? Вы можете уточнить?

— Нет. Месяцы, или да, может, и годы, — лицо Тунде блестит под софитами, он запинается. — Он распространился так широко, просочился в системы подобно… Ну, понятно, потребовалось много времени, чтобы…

— Вы сказали — просочился в системы, но, похоже, заражен только СофтГолд. Только эта валюта, и вы годами предсказывали, что такое может случиться…

— Да, но — я понимаю, о чем вы, — но люди пытались взломать СофтГолд с тех самых пор, как он появился, и никто даже не приблизился…

Она понимает раньше времени — то есть раньше остальных в кафе. Сначала она думает о себе, она в эти месяцы ничего не сделала: пальцем не шевельнула, чтобы сохранить то, что имела. Не меняла виртуальное золото на имущество. Только ждала все это время, от ожидания усохла почти в невидимку, за весь этот год, словно приобрела свойства денег Лоу. А теперь все равно слишком поздно спасаться.

Вот оно, думает она, приплыли. С удивлением понимает, что не боится. Вместо страха — слабая дрожь вины. И поверх нее гораздо сильнее — простое облегчение, как с началом ливня.