Брусилов - Юрий Слезкин

Он еще что-то мямлил, заглядывал в бумагу, но Брусилов его уже больше не слушал. Он занялся другими делами и письмами. Он казался холодно-спокоен. Подполковник наконец замолк.

— Все? — спросил главнокомандующий.

— Собственно, по такому сложному вопросу, ваше высокопревосходительство, надо бы составить более подробное… сказанного мною слишком мало для того…

— Много! Напротив того, слишком много! — оборвал его, на этот раз не повышая голоса, Брусилов. — Много слов сказано! Надо бы покороче: «Ничего не понимаю, ваше высокопревосходительство, и понимать не хочу», — так вот честнее!

Он помолчал и внезапно, пронзительно глядя в замигавшие глаза подполковника, отчеканил:

— Ежели вы полагаете, молодой человек (и тут же подумал: «Какой он, к черту, молодой?»), если вы полагаете преуспеть на адъютантской работе без должных знаний и воли к труду, то вы легко можете оказаться на положении вестового. Для того чтобы доложить мне, что машина готова, или очинить мне карандаш, или подставить мне стул, — у меня имеется прекрасный вахмистр Лычкин! Ему не требовалось кончать военное училище для этого, Вы свободны! Распорядитесь, чтобы вам приготовили документы, и отправляйтесь в полк.

И, обернувшись на шаги входившего Клембовского, добавил, без паузы и нисколько не заботясь о том, здесь ли еще подполковник:

— Вот типичный образец адъютанта для гостиной или уборной. Гостиной у меня нет, а в уборной я еще кое-как обхожусь сам. Подполковник мною освобожден от обязанностей. Пока обойдусь без старшего, справится Саенко. А вот кого мне не хватает!..

Он выхватил из вороха бумаг сложенную вдвое объемистую пачку писчей бумаги в надорванном конверте.

— Это письмо от капитана Смолича. Он состоял при мне некоторое время, вернулся в свой Преображенский полк, ранен под Черновицами, теперь лежит в Петрограде. Примечательное прислал письмо. Нате, прочтите и копию пошлите Михаилу Васильевичу, ему надо знать. А Игоря обязательно выпишу. Обязательно. Именно такой адъютант мне нужен. Пусть себе думают здесь, что я своих тяну. Ничего. У меня все толковые работники — свои! — И, улыбнувшись нежданно просветлевшими и залучившимися глазами, добавил: — Вот вы, Владислав Наполеонович, тоже свой, а работаем мы с вами всего второй день…

Второе письмо, адресованное тоже в собственные руки и чрезвычайно секретное, с которым хотел Брусилов ознакомить Клембовского, была докладная записка прапорщика Орлова, находящегося в ставке, в разведывательном отделе.

Орлов писал Брусилову, что в дополнение к тем материалам, какие он имел честь представить на усмотрение его высокопревосходительства в марте месяце в связи с изобличением капитана Рутковского и поимкой австрийского шпиона Рагинского, у него в настоящее время имеются дополнительные данные, освещающие деятельность вражеской контрразведки и поставленные на очередь оперативные задачи военного немецкого командования.

«Я считаю не излишним ознакомить вас, ваше высокопревосходительство, с этими данными, — писал Орлов, — особенно в связи с тем, что нынче вы, на счастье России, приняли на себя командование Юго-Западным фронтом и озабочены его укреплением.

В силу этих соображений я обращаюсь именно к вам, ваше высокопревосходительство, и именно перед началом летней кампании, основы которой решались на совещании. Кстати сказать, о решениях совещания говорят повсюду и весьма открыто, а наш отдел или хотя бы начальник его официально о них не поставлен в известность и тем лишен возможности внести своевременно свой корректив, исходя из имеющихся у него данных, или хотя бы принять соответствующие предохранительные в известном направлении контрмеры.

Мало того, на днях получена на имя начальника штаба верховного записка от департамента полиции министерства внутренних дел. В записке этой излагается ряд соображений по вопросу о постановке контрразведывательного дела у нас в России.

Не буду затруднять вас изложением этих соображений, с ними вы имеете возможность ознакомиться, при желании, по подлиннику. Скажу только, что основная мысль записки заключается в том, чтобы подчинить все военное контрразведывательное дело контролю и руководству департамента полиции. Иными словами, вмешательство политической полиции на деле будет полным и подавляющим, а следовательно, гибельным для военной контрразведки. Мало того, — на это у меня имеются неопровержимые доказательства, — рука департамента полиции наложит руку германской агентуры на все дело защиты нашей армии от подрывной работы врага.

Ваше русское сердце, ваше высокопревосходительство, подскажет вам лучше моего, какой бедой это чревато и какие экстренные меры надо принять, чтобы в корне пресечь эту новую враждебную попытку связать нас по рукам и ногам. Ваше слово не может не быть услышанным и решающим.

Теперь перехожу к изложению дополнительных материалов следствия по делу Рутковского — Рагинского. Как вы увидите, материалы эти подтверждают основную мою мысль, что командованию нашему необходимо не только знать, но и принимать к сведению итоги наших розысков. Простите великодушно, что повторяюсь и, может быть, говорю азбучные истины. Предшественник ваш не баловал нас своим вниманием, мы приучены долбить камень…»

В этом месте письма Брусилов взглянул на Клембовского. Взгляд был пронизывающий и мгновенный, но он успел уловить сумрачную и горькую складку на плотно сомкнутых губах начштаба, глубокую морщину между густых черных бровей, движение скул под смуглой кожей — гневное и решительное. Темные, с бьющим из глубины блеском глаза Клембовского ответили взгляду Алексея Алексеевича.

— Я давно просился на фронт, — гортанно вымолвил начштаба, — я не в силах был долбить камень. Но, признаюсь, мне в голову не приходило…

— Мне тоже, — подхватил Брусилов и положил свою руку на руку начштаба, — мне тоже, пока один разговор с Михаилом Васильевичем… Впрочем, сейчас не до того. Непосредственная опасность с этой стороны миновала. Орлов молодец, он напоминает нам о беде еще горшей. О призраках, сжимающих кольцо. Это мне пришло еще в ночь после совещания… Что же! Отступать не приходится… Будем выбиваться из кольца, Владислав Наполеонович!

Клембовский резким движением перехватил лежащую на его руке узкую ладонь Брусилова и крепко ее пожал.

Далее в письме Орлова говорилось, что из показаний Рагинского при последующих допросах и при очных ставках его с недавно изложенными шпионами выяснилось следующее: «Германии приходится в третий раз менять план выполнения такой операции, которая имела бы решительное влияние на исход кампании. Первый план заключался в разгроме Франции австро-германцами. План этот потерпел неудачу вследствие ошибок кронпринца и перехода русских в наступление на Юго-Западном, в Галиции.

Пришлось спешно возвращать австрийские корпуса с французского фронта. Это было при Николае Николаевиче. Второй план, за успех которого ручался Гинденбург, состоял в том, чтобы в первую голову разгромить русскую армию и вызвать в России дворцовый переворот, вплоть до свержения Николая. План этот не удалось пока осуществить, но мысль не оставлена… Содействовали этому плану не только лица, объединившиеся в тылу, но и русское командование. Жертвою этого плана пал Радко-Дмитриев в мае прошлого года, подвергнутый разгрому попустительством или невежеством Юз-фронта… К счастью, разгром 3-й армии был парализован действиями соседней 8-й армии и стратегически не привел к ожидаемым результатам. Не приспел и дворцовый переворот… Тогда-то в Германии сложилось мнение, что искать решения кампании на русском фронте не приходится. В силу этого в ноябре прошлого года было постановлено, по окончании частной, не предусмотренной ранее, сербской операции, перенести центр тяжести борьбы вновь на французский фронт и искать решительных результатов именно там. Для этой операции намечено взять с русского фронта все, что только возможно, причем допускается постепенный, медленный отход левого крыла, действующего севернее Полесья. Главные надежды на успех предстоящей атаки на французском фронте возлагаются на вновь изобретенный снаряд крупного калибра, которым собираются долбить крепостные сооружения Вердена. Специальная фабрика этих снарядов в Берлине, и заготовка их идет в течение всей минувшей зимы. Ежели бы, однако, намеченный план почему-либо не удался, то с весны намечается перенести операции на наш Юго-Западный фронт, который, по сведениям, имеющимся в немецком главном штабе, русским командованием будет оставлен на оборонительных рубежах и наступательных действий не предпримет.

С целью более точного освещения этих данных и был направлен в расположение наших войск агент Рагинский. Он должен был подготовить новую агентурную сеть и, если возможно, получить материал о решениях, принятых на совещании главнокомандующих, тогда еще только предполагаемых. Рагинский объяснил, что главным поводом к открытию наступательных действий австро-немецких войск на нашем Юго-Западном фронте служит то обстоятельство, что в Германии и Австрии иссякают источники пополнения и приходится наносить удары по наименее защищенным местам.