Свобода - Михаил Бутов

Но при обыкновенном, мягком освещении они уже не выглядели смешно. Бульдожья комплекция коротышки скрадывала недостаток роста; он был постарше нас, с коротко остриженной головой и приплюснутым носом, в спортивной куртке, кроссовках и мешковатых свободных джинсах. Длинный определенного возраста не имел, а стиля придерживался артистического: дорогое полупальто с золотыми пуговицами, разноцветный шелковый шарфик и ботинки на каблуке, с медной полоской на заостренных мысках — по весенней московской каше в таких не слишком-то порыскаешь; волосы он убирал сзади под резинку, отчего лицо казалось еще более узким и еще более вытянутым. Я подумал, что в качестве боевой единицы длинного вряд ли используют.

Андрюха открыл своим ключом, прошел сразу в комнату и выволок на середину ящик, отбросив дырявый шерстяной плед, которым я его драпировал.

— Вот.

— Занавески задерни, — сказал длинный.

Я прислонился к стене в прихожей и наблюдал оттуда, но коротышка встал у двери, а меня подтолкнул — проходи! Длинный уже изучал карабин. Поднес к уху, дважды спустил затвор и хмыкнул без выражения:

— Старый.

Андрюха пожал плечами.

— Какой есть.

Длинный освободил магазин, дунул в него и загнал обратно.

Прицелился в своего напарника, сказал: «Пу!» — и коротко заржал.

Андрюха отдал ему коробку с патронами.

— Не густо.

Руки у Андрюхи заметно тряслись. Я, похоже, чего-то не догонял: никакого железного привкуса во рту, никакого ощущения опасности.

Двустволка и обрез подробного осмотра не удостоились: щелчок курками, перелом, быстрый взгляд в стволы.

— Капканы не нужны? — спросил Андрюха. — А то забирай до кучи.

Бесплатное приложение.

— А что, — заинтересовался коротышка, — я бы взял. Летом бате отвезу. Покажи-ка… У них там в Курской области волчары — человеку по пояс.

Потянувшись за капканом, Андрюха задел крышку, которую почему-то не откинул совсем, а поставил стоймя на тугих петлях, и наклонившийся над ящиком длинный едва успел отпрянуть.

— Удод! — заорал он, отчасти расположив меня в свою пользу оригинальным ругательством. — А если по пальцам? Я бы тебе твои оторвал…

— По телевизору программа была, — сообщил коротышка из прихожей, — в Америке негр один, безрукий, — так он на гитаре ногами, трень-брень. Кладут ее на пол перед ним, носки с него стягивают, а он пальцами шевелит, струны дергает. И отлично у него выходит.

— Ты чего порешь-то? — сказал длинный.

— Я вот, Музыка, на тебя удивляюсь. Скучный ты. Бухнешь — и сидишь, стол рогами бодаешь. Ты бы гитарку свою принес, спел что-нибудь…

Длинный взвешивал на ладони брикет взрывчатки.

— И что же я тебе петь должен? «Мурку»? Или ты больше по Пугачевой?

— Не, — признался коротышка, — я Пугачеву как раз не очень. Это для баб. Ну, Розенбаум — хорошие песни…

— Розенбаум, Вилли Токарев… — Длинный символически плюнул. — Мало я наелся за девять лет в кабаке такого дерьма.

— А ты небось романсы всякие уважаешь?

— Вот что я буду с тобой говорить, а? Ты хоть имена слышал: Колтрейн, Майлс Дэвис?

— Так это, поди, из новых. Хэви-метал.

— Мудило ты, — сочувственно сказал длинный. — Колтрейн умер, ты еще под стол пешком ходил. Великий джазовый музыкант.

— Ну ты даешь! — неподдельно изумился коротышка. — Джазовый!

Вроде Утесова, что ли? Была охота… Тоска зеленая.

Длинный набрал воздуха и медленно выдохнул.

— Ладно, все. Кончай базар.

Повернулся к Андрюхе:

— Детонаторы.

Андрюха хлопнул себя по лбу и полез в шкаф. Запалы у него оказались завернуты в мою любимую летнюю футболку. Длинный размотал, посмотрел, завернул опять — и футболка легла в ящик.

— Э… — сказал я.

— Что? — спросил коротышка.

— Нет, ничего.

— Складывай, — распорядился длинный, — и тащи в машину.

— Я один? — растерялся Андрюха. — Я не подниму…

— А вон друган твой тебе подсобит.

— Я капканы-то беру, — напомнил коротышка.

Длинный с ним посоветовался, ткнув ящик носком модного ботинка:

— Войдет?

— Куда он денется!

— А деньги? — Андрюха сглотнул. — Лучше бы здесь…

— Боится, кинем в темноте, — определил коротышка и подморгнул мне по-доброму, словно давний приятель. — А на свету, думает, не сумеем.

Длинный медленно опустил пятерню в боковой карман. Но вынул не пистолет — к чему, все еще без каких-либо признаков страха, я почти приготовился, — а небрежный пук зеленых банкнот: десять или пятнадцать. Достоинства со своего места я не различал.

— Проверишь?

Андрюха помусолил углы, сбился, начал заново. Поискал в бумаге волоски.

— Тут не хватает…

— Много?

— Пять долларов.

— Не мелочись, — сказал длинный.

Мы погрузили ящик в кузов пикапа. Водитель грыз яблоко и помыкивал, балдея, в такт французской песенке по радио: «Вояж-вояж…» Фары он так и не выключил, не ослабил. Под радиатором, грациозно укрыв хвостом лапы, грелась белая в подпалинах кошка. Гости не попрощались. На выезде машина чиркнула скулой горбатый «Запорожец» без колеса, поставленный на вечный прикол у края площадки, — дверцы у него не запирались, и внутри раздолье было играть детям. Мы следили за ней, пока она не миновала перекресток и не пропала из вида. Стало тихо.

— Все? — спросил Андрюха у тишины.

— Если ты больше никого не пригласил…

— Все.

Подумал. Добавил:

— Уф… Надо бы выпить.

Мне передалось его облегчение — и только теперь пробежал по коже запоздалый холодок.

— Может, и надо, — сказал я. — У кого флаг?

— Ах да…

Под лампой на козырьке подъезда он отделил себе какую-то часть денег и мне вручил остальное.

— Что, вовремя?

— Не то слово. Раньше, чем я надеялся.

— Я же обещал.

Ночное окошко от магазина на Тишинке мы нашли заколоченным — пункт упразднили. На Красной Пресне торговали, но когда Андрюха положил на прилавок десятидолларовую купюру, продавщица молча кивнула в направлении двух патрульных, передававших друг другу литровый пакет кефира около побитого автомата для кофе-эспрессо, — запрещено. Андрюха утверждал, что у нас нет причины отчаиваться. Теперь по всему Арбату частные киоски со всякой всячиной — какой-нибудь будет работать и ночью. Покупать там излишне дорого, мы загоним немного зеленых и вернемся сюда по пути домой.

Явления гостей нежданных и денег подняли уровень адреналина в крови: об усталости я уже не вспоминал, и ночная прогулка даже радовала меня — тем более, что Андрюха не приставал с разговорами. Я не огорчился, когда выяснилось, что и на Арбат мы пришли зря: прочесали его из конца в конец — палатки, закрытые ставнями, бездействовали. Андрюха выдвинул гипотезу о Смоленском гастрономе: там, не исключено, тоже есть круглосуточная секция.

Мы никого не встречали. Кое-где фонари горели через один или не горели совсем; в темном пятне я споткнулся о блок, вынутый из брусчатки, и сильно ушиб колено. Подковылял к близкому ларьку — опереться, пока не уймется боль. И вдруг кто-то спросил у меня спички.

На пластмассовой гиперболической тумбе из кафе, раскачивая ногой приотворенную дверь киоска, сидел губастый парень и щелкал выдохшейся зажигалкой.

Андрюха бросил ему коробок.

— Стережешь? Да ты оставь у себя…

Парень поблагодарил. Маялся бы до утра без курева.

— Паршиво, — кивнул Андрюха.

— И свечка, главное, в палатке потухла…

Нет, доллары его не интересовали. Зато он был не прочь поболтать и убить время. Чтобы удержать нас, предложил по банке пива. И тут же они с Андрюхой втянулись в обсуждение сортов баночного. Я благоразумно помалкивал, ибо из банок, за вычетом тех, что применялись в пивных вместо дефицитных кружек, пивал до сих пор только однажды, еще в Олимпиаду, отечественное «Золотое кольцо».

После «Тьюборга» с вытирающим лысину толстяком на картинке взяли для сравнения голландского, послабее. Андрюха клонил к тому, что все это, спору нет, неплохо, однако далеко не высшая марка.

Действительно, отборное пиво в жестянки не разливают, обязательно в стекло. И перечислил названия. Парень полюбопытствовал, москвичи ли мы и чем занимаемся. Я замялся, почти как Джим Моррисон (известный эпизод, заснятый в Лондонском аэропорту).

— Крутимся, — содержательно ответил Андрюха. — Туда-сюда, с переменным успехом.

В общем, пивом нас не удивишь… Парень скрылся в палатке и вынес полновесную бутылку «Смирновской». Мы опустились на корточки возле тумбы; со свечкой в центре, бликующей на неотменимых пластиковых стаканчиках — теперь голубых, — очень уютно. Он рассказал, что родом из Удмуртии, а в Москве после армии. Ларьком владеют его кавказские товарищи по оружию. Кореша настоящие, и всем, что им принадлежит, он волен пользоваться свободно, как своим. В доказательство выставил армянский коньяк в подарочной упаковке. Пока он искал на полках эту коробку, подсвечивая спичкой, я заметил в киоске множество самых разнохарактерных предметов вплоть до школьного телескопа-рефлектора на штативе.