«Приключения, Фантастика» 1995 № 04 - Виктор Владимирович Потапов

чутко прислушался. Большой дом князя Ратибора был полон ночных звуков. В углу, у стены, выходящей во двор, возились мыши. Заглушая их возню, над ухом звенел комар. В соседней гриднице спали дружинники. Их разноголосый храп долетал сюда через дубовые двери. Наверху тихо поскрипывали половицы. «Мать Виста уже встала», – вздохнул Вадим, вспоминая вчерашний разговор с отцом.

Вчера отец Вадима, ладожский князь Ратибор Храбрич, устраивал пир. Еще весной побывали у Ратибора послы киевского князя. Принесли весть, что в это лето собрался Аскольд воевать болгар черных и, памятуя свою давнюю дружбу и союз с Ладогой, звал Ратибора в поход. Ратибора долго упрашивать было не надо. Хоть и перевалило ему за сорок, хоть и высеребрила седина полголовы, был князь скор на подъем. Быстро снарядил он дружину, да пришли дурные вести. Из-за моря Варяжского, с Руяна-острова вернулся купец Данислав. Сказывали ему люди тамошние о том, о чем сами слыхали от данов из Хедебю: будто свейский конунг из Бирки готовит корабли в Ладогу, да не на честный торг, а за данью. По совету старейшин отложил Ратибор поход в Киев. Только время шло. Прошла весна, уже и червень шел к концу, вот тогда перед солнцеворотом из Бирки не находники, а купцы прибыли – Хавард Урманин и хевдинг Гуннар по прозвищу Бык. Посмеялся Ратибор над опасениями Данислава. Посмеялся и стал собираться в поход. Ну а после Купальи, когда солнце переломилось на зиму, устроил прощальный пир. А сегодня, до полудня покинет Ратибор Ладогу. Вот почему и не спит мать Виста. Вот почему поднялась до света.

Снарядил Ратибор пять лодей с дружиной. Издавна славился род Храбричей отвагой и удачей воинской, потому не искал князь дружинников, сами шли к нему. Кроме дружины брал с собой князь сыновей старших Рагдая и Ратмира, да людей охочих из ладожан на пяти лодьях. Просился и Вадим, но отец только отшучивался, смеялся, что ранен Вадим, что нет у него снаряды воинской для младшего сына. Вот привезет следующим летом из Киева, тогда и возьмет в поход. А потом посерьезнев сказал, как отрезал: «Я так решил!» Ну а если Ратибор решил что, значит, так тому и быть.

Рано ушел Вадим с пира. Даже гусляров слушать не стал. А пели они о старом времени, о преславных делах отцов, о громкой славе дедов. Но Вадиму было не до чужой славы. Какая слава, коли его словно малолетка какого оставляют дома, подле материнской юбки. Обида шершавой занозой засела в сердце. Не давала спокойно уснуть, бередила душу. Вот и поднялся Вадим ни свет, ни заря.

Осторожно встав с лавки, он натянул порты и рубаху. Не обуваясь, вышел в сени, по дороге прихватив приготовленные с вечера невод и острогу. Чуть скрипнула дверь и Вадим едва касаясь ступеней слетел во двор. Влажная темень сразу обступила со всех сторон, предрассветная мутная сырость заползала в рукава и за ворот рубахи. Вадим поежился: «Летом ночью туман, значит день будет без дождя». Юноша взял весло и пошел к задней калитке, туда где темнели заостренные верхушки тына. Усадьба Ратибора находилась внутри крепости, опоясанной высоким земляным валом, у стены выходящей к реке.

«А что мне дождь? – горько думал Вадим, – меня-то отец в Киев не берет. По мне, так пускай и дождь, может рыбы больше будет.» Без труда он отыскал потайную фортку в стене. Тропинка по крутому склону спускалась к Волхову. Обжигая ноги росой, юноша сбежал к воде. Здесь в зарослях осоки и остролиста был спрятан его челн. Бросив на дно долбленки острогу и невод, Вадим уселся на корме и оттолкнулся от берега. Сильное течение сразу подхватило челнок. Темная ночь и река приняли в свои объятия. Тусклые звездочки сочувственно помаргивали юноше, а серебряная луна, запутавшись в ветвях деревьев, грустно улыбалась: «И рада бы тебе помочь, да вот не пускают.»

Вадим редкими гребками направлял челн. Течение само несло его вниз. Растворилась в тумане за спиной крепость, отцовская дружина и лодьи готовые к походу, осталась только обида. «Ну и пусть не берут, – ворчал себе под нос Вадим, – не велика честь черных болгар воевать. Сказывал Ярый, что они не знают даже, что такое меч. Так уж лучше рыбу острогой бить, чем воевать с такими!» Слева туман сгустился. В этом месте в Волхов впадает Ладожка. А за ней Варяжская улица. Почти век здесь живут варяги, выходцы из Хедебю, даны. Ближе всех к реке дворы купцов Вульфстана и Рольфа. Все лето живут они в Ладоге, а на зиму возвращаются к себе за море. За ними разбил свои шатры Торгрим. Он первый раз в Ладоге и еще не отстроился. Живут в Ладоге и другие варяги, свеи из Бирки. Построили они свои дворы на другом конце города, подальше от данов. Все у них вроде бы одно, и язык, и боги, и обычай. А вот поди ж ты, живут, как кошка с собакой. Где ни встретятся, там подерутся.

Вадим вспомнил, как прошлым летом на торгу поссорились два варяга. Один свей, из людей купца Хаварда, и дан, купец из Хедебю, Рольф. «Как же звали человека Хаварда?» – Вадим постарался вспомнить тот случай получше. Перед ним, как живое встало лицо свея, пересеченное глубоким косым рубцом. Он обвинил Рольфа в плутовстве. Началась перебранка. Сбежались соплеменники того и другого. Вот тут-то Фудри (да, слугу Хаварда звали именно так) и крикнул, что у Рольфа большое сердце[1]. Рольф вскипел и пообещал наглецу на деле доказать, у кого сердце больше. А на следующее утро они встретились за городом, там, где сходились три дороги. О поединке знал весь город, зрителей было много, был там и Вадим. «Да, бой был славный! – восхищенно подумал юноша. – Вот с такими как Рольф не грех и мечи скрестить. Да что там грех – честь великая!» Долго звенели мечи, по два щита изрубили противники. Наконец Рольф свалил обидчика жестоким ударом. С тех пор у Фудри шрам через все лицо. По закону варяжскому Рольф мог добить врага, но Хавард выкупил жизнь слуги за три марки серебра. «Вот бы, – у Вадима даже дух захватило от дерзкой мечты, – уехал отец с братьями и дружиной в Киев, а на Ладогу напали бы варяги-находники. Ведь было же так лет десять назад.» Тогда бились ладожане со свейским конунгом Бьерном. «Даже Рагдай бился, – позавидовал юноша, – а лет-то ему было, меньше, чем мне сейчас!» Вадим перестал грести. Он наяву увидел себя в