Поле битвы (сборник) - Виктор Дьяков

А тогда, после оправдательного приговора, меня из части срочно перевели дослуживать в другую, ибо опасались, что родственники Алисултанова станут мне мстить. И опасались небезосновательно. Я еще не покинул батальон, а в его окрестностях появилась группа подозрительных джигитов. Конечно слухи о том, что Алисултанов принадлежал к мощному мафиозному клану, оказались неправдой. Если бы у него действительно был такой влиятельный род, он бы наверняка и в армию служить не попал. Тем не менее, законы кровной мести для них священны и они нашли и людей и деньги. Во всяком случае те, что пришли на прием к командиру батальона пытались всучить ему дипломат набитый деньгами, причем не обесценившимися в дефолт «деревянными», а «зелеными». За что? За то чтобы он выдал им информацию о том, куда меня переводят служить, и когда именно меня повезут. Командир отмахивался от этого дипломата как черт от ладана. Все это рассказал офицер, сопровождавший меня в новую часть. Он был вооружен и фактически выполнял функции не столько сопровождающего сколько охранника. Однако родственники «невинно убиенного» на этом не успокоились. Не сумев достать меня, они занялись поисками моей семьи. Тут оперативно «сработала» оповещенная из части милиция нашего города. Милиционеры предупредили моих родителей, что рано или поздно джигиты их все равно найдут. Нет, они не предлагали защиту моим отцу с матерью. И в самом деле, чем наши милиционеры лучше кондопожских, которые даже перед кинокамерой не постеснялись признаться, что элементарно боятся кавказцев. Моим родителям просто посоветовали скорее уехать как можно дальше и никому не обмолвится куда уезжают – Россия большая, есть где спрятаться. Слава Богу, родители, несмотря на крах фирмы, сумели сохранить кое какие деньги. Они продали квартиру, дачу, машину и уехали в другую область, довольно далеко от родины, никому не сказав, куда едут. Даже мне о том не давали знать до самого ноября 1999 года, когда подошел мой дембель. Только тогда в телефонном разговоре мама сообщила, где они находятся.

Так и мне пришлось ехать не на родину, где нас никто не мог защитить, а совсем в другие места. Но тех новых местах мать с отцом вновь занялись бизнесом, а я после приезда стал им помогать. В 2004 году я женился, в 2005 у меня родился сын, в 2007 – дочка. Вот такая история. У меня сейчас все в порядке, я можно сказать счастлив… почти. Что отравляет жизнь? Конечно же воспоминания и мысли о будущем. Мне бы очень не хотелось, чтобы мои дети пережили хотя бы что-то похожее на то, что досталось мне и моей маме. И еще, я очень сомневаюсь, что политика беспримерного терпения, и односторонней толерантности, которая проводится нашим правительством и принята подавляющим большинством народа, будет способствовать тому, что хотя бы наши дети и внуки станут хоть в какой-то степени ощущать себя хозяевами собственной страны.

Музыкальная школа

Пятидесятые годы двадцатого столетия, кабинет директора одной из московских музыкальных школ. За столом сидит завуч школы Вера Ароновна Авербух, оставшаяся за убывшего в командировку директора, напротив преподавательница подготовительного класса Наталья Алексеевна Воскресенская. Завуч, худощавая черноволосая женщина лет сорока, упорно втолковывала, сидящей перед ней чуть более молодой, но некрасивой ширококостной учительнице, что та неправильно понимает политику Партии и Правительства в деле формирования будущих кадров советских музыкальных работников:

– Наталья Алексеевна, Попкова никак нельзя отчислять! Он же среди всех подготовишек единственный, кто происходит из чисто пролетарской семьи, а вы его выгнать собираетесь. Поймите, у нас благодаря вам получится, что в первом классе не окажется ни одного ученика из рабочих.

– Простите, но я здесь совершенно не при чём, – резко отвечала учительница, – рабочие не хотят отдавать своих детей учиться музыке, потому у меня в классе почти одни дети служащих.

– Тем более нельзя отчислять такого ребёнка. Что мы будем говорить проверяющим, что отправим наверх в сводке о социальном происхождении наших учеников!? – на вид очень искренне возмущалась завуч.

– Я не знаю… – учительница несколько растерялась, но тут же вновь заговорила твёрже. – Если его оставить, то всё равно кого-то придётся отчислить вместо него, вы же понимаете что у меня на одного человека больше чем положено.

– Ну, так что, на Попкове этом свет клином сошёлся, больше некого? Разве остальные у вас такие жуткие способности демонстрируют? – выразила удивление завуч.

– Но Вера Ароновна, с этим Попковым мы тут намучаемся, он же совершенная бестолочь, никакого развития, будто не шесть лет ему, а три года. Такого не стоит и начинать учить, – с отчаянием всплеснула руками учительница.

– Ну, это как посмотреть, стоит, или не стоит. Дайте-ка именной список вашего класса.

– Вот, пожалуйста… Только учтите, многие другие дети имеют дома музыкальные инструменты и родителей владеющих ими, а значит могущих им помочь. Многие из них знакомы с азами нотной грамоты, не говоря о том, что в свои шесть лет уже умеют читать и писать. Вот, хотя бы Илюша Завельман, он даже немного на фоно играет, или Лариса Лерман, она вообще у себя в детсаду солистка хора.

Хитрая Наталья Алексеевна специально привела в пример наиболее подготовленных в семьях шестилеток-евреев, дескать, неужто ты еврейка дашь добро, чтобы вместо этого дебила Попкова отчислили способного еврейского ребёнка. Вера Ароновна без труда распознала примитивную хитрость учительницы, но вида не подала. Только в глубине сознания у неё промелькнула злая мысль: «Ах ты тварь тупая, отродье поповское, молись своему Богу, что папашу твоего не шлёпнули в своё время и ты в детдом не попала. А то бы не здесь сидела, а где-нибудь яму под котлован рыла или полы мыла, где тебе, в общем-то, и место. А так, ишь, сучка, воспользовалась, что стали перетрясать штаты учителей музыкальных школ, когда с космополитами боролись, на предмет засилья евреев, вот и пришлась ты поповна бездарная ко двору.» Однако вслух Вера Ароновна сказала совсем другое, с улыбкой на лице и отческой заботливостью в голосе:

– Ну что вы Наталья Алексеевна, я же не имею в виду детей с хорошей домашней подготовкой. У вас ведь есть и такие, от которых можно безболезненно освободиться и оставить в классе Володю Попкова. Поймите, нам просто необходимо иметь учеников из рабочих семей. Вот, смотрите по списку. Например, Митрофанов, или вот девочка эта, Стрельникова. Я их помню по прослушиванию. Думаю кого-то из них вполне можно отчислить.

– Митрофанов?… Нет-нет… Вы, наверное, забыли, у него же отец в райисполкоме работает, хоть и небольшой начальник, но всё-таки, – с некоторой дрожью в голосе возразила учительница.

– Ну, а Стрельниковой родители, надеюсь не столь высокого уровня? – с издёвкой в голосе спросила завуч.

– Стрельниковой?… Да, вроде нет. Но у неё дома пианино есть, и потом… Она, конечно, особых способностей не показала, но все-таки достаточно развитой, бойкий ребёнок. Несколько нечистоплотна правда, руки вечно чернилами испачканы, и еще, разве вы не помните, эту девочку рекомендовал Семен Израилевич, хоть и бывший, но все-таки музыкант Большого театра. Это, конечно, не имеет определяющего значения, но ее всё же с Попковым не сравнить. Он вообще такой отсталый. Он же ни в ясли, ни в садик не ходил, ни одного стишка, ни одной песенки детской на память не знает, мелодию, даже самую простую уловить не может. И главное, он совершенно не обнаруживает никакого желания учится, на занятиях пассивен. Остальные дети, ну хоть что-то могут, если не писать, так рисовать, а этот ну ничего, совершенно пустая голова и ни к чему не годные руки, – безапелляционно заключила учительница.

– Это не о чём не говорит. Я слушала его, этот ребёнок не лучше, но и не хуже некоторых, просто у него почти неграмотные родители, а в таких семьях дети всегда отстают в развитии, – не согласилась завуч.

– Да ничему такого не научить, хоть заучи его. У него же нет даже намёка на слух, абсолютно бездарный ребёнок. Вы что же не помните, как он прослушивался? – упрямо гнула своё учительница.

Вера Ароновна лично прослушивала всех подготовишек. Человек с развитым умом, много лет занимающийся неким делом, даже не обладающий в этом деле природным талантом, как правило, может определить, есть или нет этот талант у других, или хотя бы способности. Вере Ароновна, бывшая скрипачка, как раз и являлась таковым человеком, ума ей было не занимать, а вот таланта… Нет, конечно, способности у неё какие-то имелись, их бы развить, как это успешно делали в советское время многие еврейские юноши и девушки, добиваясь заметных успехов в самых различных видах искусства, далеко не всегда обладая большими дарованиями. Но ей не повезло. В сорок втором ей с концертной бригадой пришлось много выступать на фронте, в не отапливаемых помещениях, а то и под открытым небом. Во время тех «концертов» она сильно застудилась, заработала артроз локтевого сустава, и о музыкальной карьере пришлось забыть. Но одарённых детей она распознавала сразу, без ошибок. Увы, настоящие природные таланты, из которых могли со временем вырасти новые Рубинштейны, Гилельсы, Утёсовы… Таковых среди нынешних подготовишек она не увидела… почти. И хоть в музыкальные школы шли и дети профессиональных музыкантов, или музыкантов-любителей, тем не менее эти шестилетки, включая хвалёных сверхнатасканных родителями Илюшу Завельмана и Леру Лерман, ничего особенного из себя не представляли. За время своей педагогической деятельности Вера Ароновна сделала для себя неутешительный вывод – в среде еврейских детей природные таланты случаются не чаще чем в любой другой. А обилие на советском артистическом олимпе «состоявшихся» исполнителей-евреев говорит лишь о том, что евреи умели намного лучше прочих «шлифовать» свои способности, доводить их до «кондиции», «блеска», и как правило, не спиваться в цвете лет. А вот русские… среди них не так уж редки эти самые дарования, но… Хотя Попкова к таковым причислить было никак нельзя. Этого худенького, во всех отношениях «серенького» мальчика из семьи, где родители едва умели писать и сроду не прочитали ни одной книги, где нет телевизора… не мудрено, что он не знает ни стишков, не детских песен. Но Вера Ароновна понимала то, что не понимала эта, попавшая в штат школы по «разнарядке», орясина-поповна. Она понимала, что Попков не дебил, он просто неразвит. Да, с него не будет большого толка, но его так же не будет и со всех этих более натасканных, шустрых Митрофановых, Митиных и прочих у кого фамилии кончаются на ов-ев, и ин, как, скорее всего не будет толка и с Илюши и с Лерочки, старательных, но малоспособных еврейских детей. Увы, толк может быть лишь, как не прискорбно, с этой рыжей грязнули Стрельниковой. Кто бы мог подумать, как пошутила природа, наделив именно её не просто музыкальным, а абсолютным слухом. Как она схватывает, повторяет любую мелодию, и сразу видно, что у неё задатки настоящего большого голоса. И это безо всякого натаскивания, индивидуальных занятий дома. Ведь у неё и отец и мать люди от музыки далёкие, правда, очень шустрые, отец, вон даже трофейное пианино после войны из Германии приволок. Черт бы побрал этого Семена Израилевича надоумить ее родителей отдать дочь учиться музыке. Если к слуху у неё ещё и голос прорежется… о это будет нечто. Вон, тому же Бернесу один слух при полном отсутствии вокальных данных позволяет петь лучше обладателей «иррихонских» глоток. Увы, сейчас таким же слухом природа наградила не того, совсем не того ребёнка. И ведь, что самое страшное, если бы она происходила из такой же сермяжной русской семьи как этот Попков. Это ещё полбеды, был бы шанс и немалый, что её дар не разовьётся, заглохнет, ну самое большое научится играть на баяне, или тренькать на своём национальном инструменте, балалайке. Ан нет, эти Стрельниковы не так просты, как большинство их соплеменников, такие всё сделают, все условия своему ребёнку создадут, чтобы развить его талант. Нет, этого допустить нельзя, и на самотёк нельзя пускать. Ведь смог же деревенский пьянчуга, одарённый по ошибке поэтическим талантом, развить его, даже частично реализовать, и кто знает, до каких высот дошёл бы, если бы его хоть и с опозданием, но не остановили. Всё-таки хорошо тогда поработали родители Веры Ароновны и их соратники, вычистили эту страну, да так, что в ней уже не рождаются ни Пушкины, ни Достоевские, да и Шаляпины с Чайковскими не просматриваются. Расчищено, удобрено поле для тех, кто сегодня задают тон в театрах, оркестрах, на эстраде, в кино, литературе, для их детей. Но ту работу нельзя прекращать ни на минуту, пока ещё появляются на этом «стерилизованном» пространстве, такие вот «дички», как эта Алёна-грязнуля, которая вполне может составить конкуренцию, а то ещё и заявит, когда вырастет: почему я одна, где ещё Ивановы, Петровы, Сидоровы? Нет лучше сейчас, немедля прервать этот таящий опасность «процесс», тем более, что здесь можно действовать не как в двадцатых, а цивилизованно, без крови, убийств и инициирования самоповешения, просто отчислить ее из школы, тем более предлог подходящий – перебор выходцев из семей служащих. А этот, Попков, пусть учится, он как вырастет «возбухать» не станет, потому что всегда будет ощущать, что не своё место занимает. Да именно так, надо поправлять, корректировать природу, которая иной раз вот так дарует таланты тем, у кого их быть не должно. И то, что у рыжей девчонки Божий дар никто и не узнает, не увидит, как не видит его эта дура-поповна. Да и для девчонки лучше, если даже не начнёт учиться. А то станет потом мучиться, и от своих отойдёт, и в чужой среде своёй не станет. А через десяток, максимум два десятка лет будет сформирована однозначная артистическая среда, Вера Ароновна в том не сомневалась – столько умных людей над этим работает, в их числе и она сама. Ну, а если все-таки не получится, если зацепится, выучится… проявит талант, наберет силу? Что ж тогда «другим путем» идти придется, «утку» запустить, использовать этого друга их семьи, Семена Израилевича, черт его дери, и среди евреев встречаются такие дурни, что гоям помогают. Раз уж он в их семью вхож, пустить сплетню, что он любовник матери этой Аленки. Тем более отец у нее фронтовик, был тяжело ранен – где ему ребенка родить. А раз так, то и она не от него, и талант в ней тоже не от него, а от друга семьи, еврейского музыканта. Не поверят? Еще как поверят. Если верят что Пушкин негр хоть он на семь восьмых русский, а Лермонтов шотландец, хоть в нем три четверти русской крови, то в то, что Аленка Стрельникова еврейка поверять тоже. Хотя конечно лучше решить этот вопрос прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, отчислить и все…