Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1 - Наталия Ильина

На противоречия летописи по поводу происхождения Руси обратил внимание Д. И. Иловайский, наблюдения которого были развиты Шахматовым. При этом Иловайский принял поляно-славянскую версию, а Шахматов - варяжскую, хотя он и обратил внимание на то, что у летописца «слишком явно просвечивает тенденция, упорное желание доказать тождество руси и варягов»[5]. Шахматов считал, что вопрос в начале труда поставил тот летописец, который отождествлял «русь» с «варягами». Но, как заметил позднее Н. К. Никольский, если варяжская концепция тенденциозна, если она носит на себе грубые следы ее создания, то резонно поставить вопрос, чем была вызвана такая тенденциозность и против кого она была направлена[6]. Шахматов не придал значения тому обстоятельству, что тенденциозность в проведении какой-то идеи предполагает существование иных, ей противоречащих воззрении. Никольский стремился доказать, что отвергалась именно теория поляно-славянского происхождения Руси. Правда, автор отказался от исторического объяснения этой концепции, что ослабило его аргументацию и даже ставило под сомнение правильность прочтения им летописного текста.

«Повесть временных лет» открывается недатированным введением, в котором дается предыстория Руси: происхождение и расселение славянских племен и их соседей. Шахматов в оценке этого материала следовал своему общему представлению об истории всего летописного текста, что повело его к неоправданным заключениям. Предшественником «Повести» автор считал Новгородскую 1-ю летопись, в которой этнографического введения нет (по Шахматову, «Начальный свод конца XI в.»). Исходя из этого, весь «лишний» материал «Повести» он связывал с работой летописца XII в.

Между тем предисловие к Новгородской 1-й летописи, которым датировался «Начальный свод», написано явно уже в XIII в.[7] С другой стороны, введение к «Повести временных лет» явно неоднородно. Это было отмечено еще Никольским, а позднее Б. А. Рыбаковым[8]. Необходимо лишь добавить, что элементы введения не только внутренне противоречивы, но и разновременны по происхождению и по времени включения их в летопись.

Недатированное введение предшествует первому упоминанию Руси, обнаруженному летописцем в «летописании греческом» под 6360 г. «от сотворения мира». Но эта дата, записанная по старой византийской эре (856 г.), ориентирована на другую, Причерноморскую Русь. И на вопрос о том, «откуду есть пошла Руская земля», эта статья не отвечает. Ответ, очевидно, надо искать в самом введении, как это наблюдается, например, в Чешской хронике Козьмы Пражского. Но в дошедшем до нас виде введение лишено какой-либо цельности.

Введение начинается с сообщения о разделе земли между тремя сыновьями Ноя после «потопа». Сюда же вставлен обзор современных летописцу северных и западноевропейских народов. С прямой ссылкой на «Сказание о славянской грамоте» говорится о расселении славян. От общего разбора летописец приходит к полянам. Но текст перебивается легендой об апостоле Андрее. Снова рассказывается о полянах, и теперь сообщается о создании Киева. Вводится полемический выпад в адрес тех, кто отказывает в княжеском достоинстве Кию, а затем снова говорится о славянских княжениях и соседних народах, перечень которых уже приводился.

Далее летописец вновь напоминает о расселении славян по Дунаю, говорит о нашествии обров (авар) и вновь возвращается к полянам. Рядом с полянами и древлянами на сей раз названы ранее не упоминавшиеся радимичи и вятичи, сообщается о местах обитания дулебов, уличей, тиверцев. Следует описание обычаев племен, причем сначала сопоставляются только поляне и древляне, а затем полянам же противопоставляются некоторые другие племена. Как бы комментарием является ссылка на текст Хроники Георгия Амартола. Завершается введение пересказом легенды о хазарской дани.

Библейским сюжетом о Сотворении мира и Потопе открываются многие средневековые хроники. В летописи имеются прямые извлечения из Хроники Георгия Амартола. Но использована она в разной форме: непосредственно и в переделках. Шахматов допускал вероятность использования летописцем XII в. двух греческих хроник. В. М. Истрин, специально занимавшийся греческими хрониками, считал, что привлекались они в разное время: вскоре после смерти Ярослава (1054 г.) и в начале XII в.[9] Источники эти соединялись «чересполосно», причем относительно краткая космографическая канва насыщалась материалами Хроники Амартола. Задаче летописца, рассказывавшего о начале Руси, отвечал текст, сообщавший о расселении народов после Потопа. На этом фоне в мировую историю вводились славяне и русь. Извлечения же из полной Хроники затушевывали эту идею, поскольку для византийских хронистов важно было показать «преемственность царств» «от Адама» до византийских императоров.

Переход к основной теме был сопряжен для летописца с определенными трудностями, поскольку, как заметил А.Н. Насонов, «ни у Амартола, ни в Хронографе он не находил, конечно, названий славянских стран, расположенных на Восточно-Европейской равнине»[10]. Летописец включил «словен» в «Афетову часть», поместив следом за «Илюриком», взамен «Норика». Именно отсюда выводило славян «Сказание о славянской грамоте», и летописец специально подчеркивал, что «словене» - это «норики».

Весьма вероятно, что текст греческого Хронографа был препарирован еще автором «Сказания о славянской грамоте», положенного в основу русским летописцем. Но, как отметил Б. А. Рыбаков, и в этой части имеется целый ряд «нарушений логики изложения»[11]. Еще до упоминания о «смешении языков», вслед за перечнем рек, в летописи дается перечень угро-финских и балтских племен, а затем также западноевропейских народов. Перечень угро-финских и балтских племен, платящих дань Руси, дается и ниже, сразу вслед за перечислением славянских племен. Там ему и надлежало быть. В результате вставки нарушена не только литературная логика, но и самый замысел. Первый автор намеревался через схему Ной - Афет - Словене - Поляне подойти к началу Руси. Кто-то из его преемников либо не понял этого замысла, либо не посчитался с ним.

Вставки, очевидно, делались не одним летописцем и не в одно время. Отражается в них разная история и разная современность. Об этом ниже еще будет речь. Здесь же заметим, что и основной рассказ о начале Руси внутренне противоречив: от истории Руси как объединения восточнославянских племен, летописец постоянно сбивается на панегирик полянам. В тексте, связанном со «Сказанием о славянской грамоте», упоминается 6 племен, входивших в состав Руси: поляне, древляне, дреговичи, полочане, новгородцы, северяне. Примерно тот же перечень дважды повторен в другом месте введения, примыкающем к основной сюжетной линии[12], и трижды летописец возвращается к полянам. По-видимому, летописец, создававший основную конструкцию введения, имел дело с разными записанными вариантами предания о полянах. В особом сказании говорилось о Кие, Щеке и Хориве и их сестре Лыбедь, с которыми связывалось возникновение Киева. «И бяше около града лес и бор велик, - заключается текст предания, - и бяху ловяще зверь, бяху же мужи мудри и смыслени, и нарицахуся поляне, от них суть поляне в Киеве и до сего дне». Легенда об апостоле Андрее, «брате Петра», отодвигает появление полян в Приднепровье в доапостольские времена или даже предполагает изначальное пребывание их на этой территории.

Предание о Киеве почти буквально воспроизведено в Новгородской 1-й летописи, но здесь акцент сделан не на «мудрости», а на язычестве полян («бяху же погане»). Сам Кий назван здесь «перевозником»[13]. Позднейший киевский летописец полемизирует с таким представлением, настаивая на княжеском достоинстве Кия. «Аще бо бы перевозник Кий, - возражает он, - то не бы ходил к Царюгороду; но се Кий княжаше в роде своемь; и приходившю ему ко царю якоже сказають, яко велику честь приял от царя, при котором приходив цари»[14]. В рассказе о полянах нет указания на княжеское достоинство Кия и незаметно, чтобы этому обстоятельству придавалось какое-либо значение. Но ниже говорится, что «и по сих братьи почаша род их княженье в полях...». Аналогичные «княжения» отмечаются также у древлян, дреговичей, словен и полочан. О «княжениях», следовательно, говорил тот же летописец, что выделял всего шесть славянских племен в Руси, т. е. составитель основной канвы введения.

Рассказ о полянах возник еще тогда, когда от родоначальника не требовалось доказательств на право старшинства. Упрек же «несведущим» мог появиться как протест против попытки принизить киевских князей перед какой-то иной династией. Теперь уже имела значение принадлежность правителя именно к княжескому роду, и внешнее признание («царь с великой честью»). Между древнейшими преданиями о Кие и позднейшей защитой его княжеского достоинства лежит, очевидно, длительная эпоха, в течение которой осуществляется переход от родоплеменного строя к развитой государственности.