Станция невозврата - Александр Александрович Тамоников

После разрешения Карибского кризиса в 1962 году американцы убрали ядерное оружие с территории Турции, к власти в стране пришло новое руководство, которое всячески демонстрировало желание сотрудничать с СССР. И это тоже было равносильно чуду.

В 1974 году Турция в целях защиты прав турок-киприотов высадила 30 тысяч солдат на Кипр. Американцам это не понравилось, и вместе с другими странами Запада они повели политическую войну против Турции. Международное давление на Турцию возрастало с каждым днем, и туркам ничего не оставалось, как снова обратиться за поддержкой к правительству СССР. В этот период Советский Союз для Турции стал спасательным кругом, который мог вытащить ее из осадного кольца.

На это и рассчитывал полковник Богданов, когда планировал операцию на территории Турции. Он не питал иллюзий относительно моральных качеств турецкого правительства и разделял негодование армян, которых третировали турецкие власти, но он ни на секунду не вставал на сторону тех, кто путем уничтожения ни в чем не повинных людей пытался добиться справедливости для своего народа. Нет, такие методы полковник Богданов признавать не желал.

Размышления Богданова прервал Дубко. Он подошел к другу и занял соседнее кресло.

— Ты весь полет сидишь с задумчивым видом, — проговорил он. — Не поделишься сомнениями с другом?

— Сомнений нет, Саша. — Богданов потер ноющий живот. — Просто прикидываю варианты.

— Болит? — Дубко кивком указал на травмированный живот друга.

— Ноет, — признался Богданов. — Такое ощущение, что по мне каток прошел. Раньше я гораздо быстрее восстанавливался после таких ушибов. Видимо, возраст сказывается.

— Ого, что это ты про возраст заговорил?

— Не знаю, как-то все неправильно. — Богданов перевел взгляд в иллюминатор и залюбовался перистыми облаками, сквозь которые проходили яркие лучи солнца. — Красота какая, видишь? И вся эта красота проходит мимо нас, а нам достается грязь, рваные раны и горы трупов. Несправедливо.

— Брось, полковник, не так все плохо, как кажется. Сейчас у нас трудное задание, но когда они бывали легкими?

— Вот об этом я и говорю. — Богданов вздохнул. — Наверное, я и правда состарился, раз о покое и о тепле задумываться стал.

— До старости нам еще далеко, Слава. — Дубко похлопал друга по плечу. — Ты просто устал. Вернемся в Москву, отдохнем, и мир снова обретет краски, а наша работа — ясную и благородную цель.

— А если нет? Что, если и в Москве эта тоска никуда не денется? — Богданов поднял глаза на Дубко. — Что, если ничего не изменится?

— Такого быть не может, Слава, и ты это знаешь лучше меня. Сколько раз мы попадали в безвыходные ситуации? Сколько раз наша задача казалась невыполнимой или жестокой, или безнадежной? Но мы справлялись, выход всегда находился. Да, наваливалась усталость, но каждый раз все приходило в норму, разве нет?

— Так было, согласен, но что, если этого больше не будет?

— Откуда такие мысли, друг? — Дубко обеспокоенно смотрел на Богданова. За те годы, что они служили вместе, полковник ни разу не поднимал подобных тем, и слова его пугали Дубко. — Скажи мне, что тебя тревожит, и мы вместе разберемся. Мы придумаем, как с этим справиться.

Богданов долго смотрел на друга, словно взвешивал, насколько с ним можно быть откровенным, а потом заговорил:

— Когда мы были в том доме, в районе Зовуни, что-то произошло. Я стоял у порога напротив всех этих мерзавцев, которые строили планы по уничтожению моих соотечественников, и думал о том, что будь у меня право решать, я накрыл бы их одним хорошим взрывом. Всех до единого, не выбирая и не разбираясь, насколько кто из них виновен. Впервые я думал о противнике не как о солдатах, которые, так же как и я, выполняют чьи-то приказы, потому что они солдаты, а как о досадной помехе, которая мешает мне наслаждаться жизнью.

— И теперь ты считаешь, что недостоин этой работы, этой должности и этого звания, — закончил за Богданова Дубко. — Вот что я тебе скажу, Слава: все это чушь собачья! У каждого офицера в жизни бывают такие моменты, когда кажется, что перешел черту, что потерял человечность и больше никогда не станешь прежним. Наплюй и разотри. Те люди, которые сидели в доме в Зовуни, не были солдатами. Они не принимали присягу, они не стояли на страже интересов мирных жителей, они не выполняли ничьи приказы, кроме своих собственных. Они были преступниками, которых нужно судить по всей строгости закона, а в случае необходимости расстреливать на месте по закону военного времени.

— Думаешь, все так просто? — Богданов с сомнением покачал головой. — Нет, Саша, это лишь отговорки, но раз тебе мало одного признания и ты все еще считаешь, что я в порядке, я пойду дальше.

— Если тебе станет легче — говори, — согласился Дубко.

— Когда началась стрельба, когда полетели первые пули и стало понятно, что без кровопролития не обойтись, я испугался. Да, да, Саша, я испугался, что так близко ко мне подошла смерть. Первая пуля, выпущенная рукой какого-то низкорослого армянина, прошла в сантиметре от моего виска. Поток воздуха взбил волосы, так близко она прошла. И я застыл. На какую-то долю секунды, но все же застыл. Я смотрел в глаза этого армянина и видел животный страх у него в глазах. И тогда я подумал: то же самое он видит в моих глазах. Тот же животный страх. Мне стало так мерзко, точно я обнажился на Красной площади перед огромной толпой людей. Мерзко и стыдно. Потом это ощущение прошло, оцепенение спало, и я вернулся в реальность. Вокруг был хаос, я бил и стрелял направо и налево. Я пытался остановить обезумевшую толпу и с задачей своей справился, но то ощущение гадливости не прошло до сих пор. Что скажешь на это, друг?

Дубко положил руку на колено полковника и произнес:

— Что я скажу? Ты действительно хочешь знать, что я об этом думаю?

— Иначе не спрашивал бы, — негромко произнес Богданов. — Между нами никогда не было лжи и лицемерия, Саша. Не думаю, что сейчас стоит начинать лгать и лицемерить.

— Что ж, тогда слушай! Я думаю, ты чертовски хороший солдат. Ты офицер с большой буквы! В такой ситуации любой потерял бы контроль над собой, но только не ты. Да, мимолетная слабость у тебя возникла, но разве ты струсил? Разве ушел, бросив своих товарищей? Разве начал палить по своим и по чужим без разбора? Нет! Ты выполнил свой долг, ты исправил ситуацию. И знаешь что? Я горжусь, что мне довелось служить под твоим началом! Это не пустые слова, не