Книги крови V—VI: Дети Вавилона - Клайв Баркер

— Ты знаешь, да? — выдохнул он в мертвенно-бледное лицо рядом с собой.

Мальчик казался сбитым с толку.

— О чем ты говоришь?

Клив покачал головой. Эта мысль становилась все более невероятной по мере того, как он удалялся от сна. Однако, глядя на костлявую руку Билли, все еще сжимавшую его собственную, он был почти готов увидеть частицы обсидианового песка у юноши под ногтями. Но разглядел лишь обычную грязь.

Сомнения, однако, держались в голове долго. Когда рассудок почти поборол их, Клив осознал, что теперь внимательнее наблюдает за мальчиком, ожидая какого-то поворота в разговоре или случайного взгляда, способного раскрыть природу игры Билли. Такие попытки были безнадежным делом. Все понятные черты исчезли после той ночи, и мальчик стал, подобно Розанне, закрытой книгой, не дающей ключа к своему шифру. Что касается сновидения, о нем даже не упоминалось. Единственным косвенным намеком на пережитое стала настойчивость, с какой Билли убеждал Клива принимать седативное.

— Ты нуждаешься в отдыхе, — сказал он, вернувшись из лазарета с новым запасом лекарств. — Возьми их.

— Тебе тоже надо спать, — ответил Клив, любопытствуя, сильно ли мальчик будет настаивать. — Я в этом дерьме больше не нуждаюсь.

— Нет, нуждаешься, — напирал Билли, протягивая пилюли. — Ты знаешь, как мешает шум.

— Говорят, к нему привыкают, — ответил Клив. — Обойдусь без таблеток.

— Нет, — не соглашался Билли. Теперь Клив почувствовал всю силу его настойчивости. Это подтвердило подозрения: мальчик хотел, чтобы он был одурманен, причем одурманен всегда.

— Я сплю сном младенца, — говорил Билли. — Пожалуйста, возьми таблетки. Иначе они пропадут.

Клив пожал плечами.

— Ну если ты уверен, — пробормотал он удовлетворенно, как будто смягчившись. Его страхи подтвердились.

— Уверен.

— Тогда спасибо.

И он взял пузырек.

Билли просиял. С этой улыбки и начались по-настоящему плохие времена.

Той ночью Клив ответил на уловки мальчика собственной игрой. Он притворился, что принимает транквилизаторы, как обычно, но и не думал их глотать. Как только он лег на свою койку лицом к стене, он открыл рот, снотворное выпало и закатилось под подушку. Затем он сделал вид, что заснул.

Тюремные дни и начинались, и заканчивались рано: к 8.45 или к 9.00 большая часть камер всех четырех блоков погружалась в темноту, заключенных закрывали до рассвета, предоставляя их собственным помыслам. Сегодняшняя ночь выдалась довольно тихой. Плаксу из соседней камеры перевели в блок Д, но в разных местах на этаже раздавался шум Даже без таблеток Клив чувствовал, что сон искушает его. С нижней койки не доносилось ни звука, за исключением редких вздохов. Невозможно было догадаться, спит Билли или нет. Клив хранил молчание, изредка украдкой бросая взгляд на светящийся циферблат часов. Минуты словно отлили из свинца, и, пока тянулись первые часы, он боялся, что притворный сон вот-вот станет реальным. Клив как раз думал об этом, когда дрема одолела его.

Проснулся он много позже. Казалось, положение его во время сна не изменилось. Перед ним была стена с облупившейся краской, она походила на неразборчивую карту какой-то безымянной местности. С нижней койки не слышалось ни звука. Сделав движение подобно тому, как двигаются во сне, он подтянул руки, чтобы можно было увидеть бледно-зеленый циферблат часов. Час пятьдесят одна Еще несколько часов до рассвета Он четверть часа пролежал, не меняя позы, прислушиваясь к звукам в камере и пытаясь понять, где Билли. Ему не хотелось поворачиваться и искать его глазами: он боялся, что мальчик стоит посреди камеры, как стоял в ночь посещения города.

Мир, погруженный в темноту, вовсе не был тих. Клив слышал глухие шаги, когда кто-то ходил туда-сюда в камере этажом выше, слышал, как вода бежит по трубам, как воет сирена на Каледониан-роуд. Он не слышал Билли. Ни единого вздоха.

Минуло еще четверть часа, и Клив почувствовал, что знакомое оцепенение наваливается на него. Если он останется на месте, он снова уснет и проснется лишь утром. Чтобы что-то узнать, он должен повернуться и посмотреть. Благоразумнее, решил он, действовать не украдкой, а повернуться как можно естественнее. Он это и сделал, бормоча, словно во сне, чтобы усилить иллюзию. Итак, он повернулся, прикрыв лицо рукой, чтобы подглядывание не заметили, и осторожно открыл глаза.

В камере было темнее, чем той ночью, когда он застал Билли с застывшим лицом, обращенным к окну. Сейчас мальчика Клив не видел. Он открыл глаза шире и осмотрел камеру как можно внимательнее, через щелочку между пальцами. Что-то было неладно, но он не вполне понимал что. Он полежал несколько минут, пока глаза приспосабливались к темноте. Но зрение не обострялось, сцена оставалась нечеткой, словно картина, так покрытая грязью и лаком, что ее перспектива ускользает от взора исследователя. Все же он знал наверняка, что тени по углам и у противоположной стены не пусты. Он хотел избавиться от предчувствия, заставлявшего сердце глухо колотиться, оторвать голову от подушки, словно набитой камнями, и позвать Билли, попросить, чтобы тот не прятался. Но здравый смысл советовал иное. Клив тихо лежал, покрываясь потом, и смотрел.

Теперь он начал понимать, что ошибался. Обстановка камеры изменилась. Тени лежали там, где их быть не могло: они раскинулись по стене, куда должен падать немощный свет из окна. Каким-то образом между окном и стеной свет был задушен и уничтожен. Клив прикрыл глаза, чтобы дать своему одурманенному разуму шанс подыскать рациональное объяснение и опровергнуть это заключение.

Когда он открыл глаза вновь, сердце его дрогнуло. Тень не потеряла ни капли могущества, она немного подросла.

Никогда прежде он не ощущал такого страха, не чувствовал холода в кишках, подобного тому, что обнаружил сейчас. Все, что он мог сделать, — держать дыхание ровным и оставить руки там, где они лежали. Инстинкт призывал его укрыться и спрятать поглубже лицо, как делают дети. Две мысли удержали Клива от такого поступка. Первая: малейшее движение способно привлечь нежелательное внимание. Вторая: Билли где-то в камере и, возможно, напуган этой ожившей тьмой, как и сам Клив.

А затем с нижней койки заговорил мальчик. Его голос был тихим; видимо, он не хотел разбудить спящего соседа. И этот голос звучал необыкновенно интимно. Клив не допускал и мысли, что Билли разговаривает во сне, — время самообмана давно прошло. Мальчик обращался к темноте, и этот неприятный факт сомнений не вызывал.

— Больно, — произнес юноша со слабым укором в голосе. — Ты мне не говорил, как это больно…