Скопин-Шуйский. Похищение престола - Сергей Мосияш

И уже к мосту они спускались без урядника, он стоял наверху и смотрел им вслед, пока они переезжали Сож.

Первая ночевка была в деревушке о двух дворах, столь бедной, что им пришлось довольствоваться чечевичной похлебкой. За милую душу хлебал это сочиво и царев родственник, к тому времени окончательно протрезвевший.

На второй день прибыли в Стародуб, где Матвей представился старосте, как и положено:

— Андрей Андреевич Нагой, родственник государя Дмитрия Ивановича, укажите мне избу, где б я мог остановиться с своими слугами.

И опять ему пришлось объяснять, как спасся царь от гибели, как после этого злодей Шуйский преследует всех его родственников.

Избу им отвели отдельную, а хозяйку приставили поварихой и стряпухой, снабдив ее и мукой, и крупами, и овощами. Троице понравилась такая жизнь в тепле, в сытости и даже в уважении окружающих. Не проходило дня, чтоб у ворот не толклись любопытные, желающие увидеть царева родича.

— Ты вот что, Александр, — сказал Рукину «царев родич». — Отправляйся в Путивль и по всем городам разноси весть, что царь Дмитрий жив и скоро явится перед своим народом.

За такую благую весть Рукин и кормился в пути, и даже иногда ему и перепадали деньжата. Занятие это оказалось намного выгоднее воровства кур и гусей.

В Путивле, когда Рукина привели к князю Шаховскому и тот в упор спросил его: «Где Дмитрий?», подьячего занесло, и он брякнул:

— Государь Дмитрий Иванович в Стародубе.

Откуда ему было знать, что Шаховской уже год зовет из Польши Дмитрия. А он, оказывается, уже в Стародубе.

Тут же была снаряжена карета, запряженная тройкой лихих коней, конная охрана для его величества под командой хорунжего.

И все это ринулось в сторону Стародуба. Бедный подьячий Рукин сидел один в просторной карете и проклинал себя за долгий язык. Что-то будет? Где он им возьмет Дмитрия? И тут ему явилась спасительная мысль: «Надо бежать». Но как? Карета царская, вокруг все время оружные верховые. До ветру сбегать одного не отпускают: «Справляй у колеса». Измочил уж все колеса подьячий, высматривая от какого легче бежать: от переднего или от заднего, от левого или правого? Выяснил — ни от какого. Даже по великой нужде не отпустили одного, сам хорунжий сходил с ним в кусты: «За компанию».

Когда карета влетела в Стародуб, окруженная плотной охраной, вездесущие мальчишки бежали за ней, горланя на весь город:

— Царь приехал! Царь едет!

Где им было догадаться, что в роскошной карете, какую они еще и не видывали, сидит подьячий Рукин, дрожа от страха, и истово крестится, призывая заступницу Богоматерь на выручку.

Когда мчались мимо их квартиры, Рукин увидел у ворот мнимого Нагого, вяло махнул ему рукой: смывайтесь, мол. Но тот понял этот знак наоборот: выручай? И захватив палку для отпугивания собак, тут же направился к избе старостата, куда уже спешили стародубцы, всколыхнутые призывами ребятни: «Царь приехал!»

Тройка остановилась возле старостата, на крыльце явился сам староста Бугрин. Хорунжий соскочил с коня, приблизился, спросил:

— Где государь?

— Какой государь? — удивился Бугрин.

— Ну царь Дмитрий Иванович.

— Нет его здесь.

— Как нет?

— А так. С чего вы взяли?

Хорунжий нахмурился и, повернувшись, направился к карете, в которой сидел бледный Рукин.

— Ты что ж, сукин сын, вздумал нас обманывать? А?

— Да я это… я не хотел…

— А ну, хлопцы, берите этого пана за жабры, — скомандовал хорунжий. — Да всыпьте ему… Ишь ты, хват!

Бедного подьячего несколько рук выхватили из кареты, ударили об землю. Хорунжий схватил его за волосы. Букин понял, что сейчас его забьют насмерть, потому как помогать хорунжему кинулись и стародубцы:

— Ах ты обманщик!

— Я не обманщик, я не обманщик, — взмолился Рукин и вдруг указал на подходившего Нагого. — Вот он — Дмитрий Иванович. Он вынужден скрываться, — лепетал Рукин, рассчитывая отвлечь от себя внимание толпы и в это время удрать.

Озверевшие, сбитые с толку стародубцы кинулись к Матвею, и тот, поняв, что его сейчас могут растерзать, взнял вверх палку, захваченную из дому для отпугивания собак, ударил ею как посохом в землю и вскричал властно:

— Ах вы, мерзавцы, на своего государя! Да я вас!

Все стародубцы рухнули на колени и вскричали едва ли не в один голос:

— Прости нас, государь, что не опознали тебя. Не сердись.

Хорунжий, поняв, что государь все же нашелся, протолкался к нему, поклонился:

— Ваше величество, мы посланы за вами князем Шаховским, соблаговолите ехать с нами.

Стародубцы закричали вперебой, не дав царю и рта раскрыть:

— Нет, нет! Государь скрывался у нас и у нас останется. Верно, ваше величество?

— Верно, дети мои, — молвил великодушно «царь», чем поверг стародубцев в восторг:

— Государь с нами, он с нами остается.

Однако улучив минуту, «государь» успокоил и хорунжего:

— Передайте князю, что я обязательно приду, как только соберу войско. Обязательно. Он поймет, мне без армии нельзя. Убийцы Шуйского ищут меня по всей державе.

Так появился еще один Дмитрий Иванович, и затюканный народ, сбитый с толку разноречивыми слухами, искренне радовался воскрешению своего «доброго царя», возлагая на него самые заветные надежды и желая служить ему всем достоянием и даже жизнью.

11. Прощение и разрешение

Призвав к себе высших иерархов Москвы во главе с патриархом Гермогеном и крутицким митрополитом Пафнутием, царь Василий держал скорбную речь:

— Ах, святые отцы, великое нестроение творится в державе нашей. Почти все южные города присягают Лжедмитрию. Оно понятно, когда обманутая чернь переходит на его сторону, но как понять князей, принимающих самозванца и поддерживающих его, князей Телятевского, Шаховского? В Астрахани нас предал князь Хворостинин и побил всех наших сторонников. Запорожские и донские казаки предали нас. И это при всем том, что названного Дмитрия нет при войске, а ведь именем его против нас воюет Болотников. Я посылал к нему увещевательное письмо, чтобы отстал от самозванца, обещал дать знатный чин, но он дерзновенно ответил: я дал душу свою Дмитрию и сдержу клятву, буду в Москве не изменником, но победителем. Что делать, святые отцы? Откуда напасть сия на нашу державу, такая великая шатость русского народа?

— Все от грехов наших, — уронил в тишине патриарх.

Гермоген не любил Шуйского, более того, презирал его в душе. Да и как было уважать человека, многажды менявшего свои свидетельства. Возглавляя следственную комиссию по расследованию обстоятельств гибели царевича Дмитрия, воротившись из Углича, показал: царевич зарезался сам, упав на нож в приступе «падучей». При свержении Годунова кричал: «Убит клевретами Бориса!» При появлении Лжедмитрия в Москве, Шуйский на площади свидетельствовал, что в Угличе погиб сын попа, а Дмитрий-де спасся. Но и этого мало. После гибели лжецаря, Шуйский опять оборотился к прежним показаниям. Изолгался потомок Рюрика, изшатался. «Как не быть шатости в государстве, если сам царь шатай-болтай», — думал так Гермоген. Но говорить вслух такое никогда не позволял себе. Наоборот, часто ссорясь с царем наедине, на народе всегда поддерживал его: «Он царь, дан нам велением Божьим».

И вот наконец «шатай-болтай», почти признавая свою несостоятельность, просит у клира совета: «Что делать?»

— Сие от грехов наших, государь, — повторил Гермоген под одобрительный шепот присутствующих иерархов: «Ох, верно… истинно так».

— Мы все присягали Борису Годунову и его сыну Федору, — продолжал Гермоген, — а потом его предали и присягнули Лжедмитрию. Мы все переступили через присягу. А это величайший грех — клятвопреступление…

Говоря «мы», патриарх и не думал отделять себя от присутствующих, хотя именно он — Гермоген и отказался присягать Лжедмитрию.

— …Мы все дали одурачить себя самозванцу, позволили ему свергнуть патриарха Иова еще до вступления расстриги в Москву, потому как только Иов — этот святой старец — знал истинное лицо этого проходимца, служившего когда-то у него переписчиком. Мы все погрязли в грехах, оттого ныне держава в шатании и раздрае, великий государь.

— А что же делать, пресвятой отче? — спросил царь с отчаяньем в голосе.

Гермоген помолчал, словно давая царю прочувствовать безвыходность его положения и, супя седые лохматые брови, молвил шатай-болтаю с сердцем:

— Виниться надо, государь. Виниться перед Богом и народом.

— Но что для этого надо, святый отче? Научи.

— Надо разрешить всех нас, тебя и весь народ от клятв, дававшихся нами самозванцу.

— Так разреши нас, святый отче.

— Я не могу. Не смею. Недостоин, — пророкотал Гермоген.