Вашингтонская площадь - Генри Джеймс

— Вы не больны? — спросила она Мориса. — Вы кажетесь таким бледным и все время чем-то расстроены.

— Да, я нездоров, — ответил Морис; ему пришло на ум, что, обратившись к ее состраданию, он, может быть, приблизит свое освобождение.

— Боюсь, вы себя слишком утомляете; вам надо меньше работать.

— Я не могу не работать, — сказал он и с нарочитой резкостью добавил: Я не хочу быть вам обязан всем!

— Ах, зачем вы это говорите!

— Я слишком горд, — сказал Морис.

— Да… слишком!

— Вам не удастся изменить меня, — продолжал он. — Принимайте меня таким, какой я есть.

— Я и не хочу вас изменить, — ласково заметила она. — Я принимаю вас таким, какой вы есть!

И она посмотрела на него долгим взглядом.

— Когда мужчина женится на богатой, все начинают о нем судачить, сообщил Морис. — Это так отвратительно.

— Но я ведь не богата, — сказала Кэтрин.

— Достаточно богаты, чтобы обо мне судачили!

— Разумеется, о вас говорят. Это делает вам честь!

— От этой чести я бы охотно отказался.

Она готова была сказать, что девица, навлекшая на него такую беду, нежно любит его и верит в него всей душой — и это ли не награда? — но удержалась, побоявшись, что слишком много на себя берет; и, пока она колебалась, он внезапно простился.

Однако в следующий раз Морис вернулся к этой теме, и Кэтрин снова попеняла ему за гордость. Он повторил, что не может измениться, и на этот раз Кэтрин не удержалась и сказала, что ему стоит только сделать небольшое усилие — измениться не так уж трудно.

Морису порою приходило в голову, что ссора с ней помогла бы ему; но как прикажете поссориться с женщиной, которая всегда готова уступить? На сей раз он удовлетворился следующим восклицанием:

— Вы, верно, думаете, что трудно только вам! А мне, по-вашему, не трудно?

— Теперь вся тяжесть легла на ваши плечи, — ответила она. — Мои трудности остались позади!

— Вот именно.

— Мы должны вместе нести свой груз, — сказала Кэтрин. — Вот к чему надо стремиться.

Морис попытался непринужденно улыбнуться.

— Есть вещи, которые невозможно нести вместе — например, тяжесть разлуки.

— Отчего вы заговорили о разлуке?

— А-а, вам это не нравится! Я так и знал.

— Куда вы едете, Морис? — вдруг спросила она.

Он пристально поглядел на нее, и взгляд его испугал девушку.

— Обещайте не делать сцен, — сказал он.

— Сцен? Да разве я делаю сцены?

— Все женщины делают сцены, — сказал Морис тоном опытного сердцееда.

— Только не я. Куда вы едете?

— Вас очень удивит, если я скажу, что еду по делу?

Она задумалась, глядя на него.

— Да… То есть, нет. Нет — если вы возьмете меня с собой.

— Взять вас с собой? По делу?

— Какое у вас дело? Ваше дело — оставаться со мной.

— Оставаясь с вами, я не заработаю себе на жизнь, — сказал Морис. Но тут его озарило: — Вернее, я тем и зарабатываю на жизнь, что сижу с вами так все говорят!

Это восклицание было рассчитано на большой эффект, но Кэтрин пропустила его мимо ушей.

— Куда вы едете? — еще раз повторила она.

— В Новый Орлеан. Покупать хлопок.

— Я охотно поеду с вами в Новый Орлеан, — сказала Кэтрин.

— В этот рассадник желтой лихорадки? — воскликнул Морис. — Неужели вы думаете, что я соглашусь подвергнуть вашу жизнь опасности — да еще в такой момент?

— Зачем вам ехать, если там желтая лихорадка? Морис, вы не должны ехать!

— Затем, чтобы заработать шесть тысяч долларов, — сказал Морис. — Вы не можете лишить меня такого удовольствия!

— Нам не нужны эти шесть тысяч долларов. Вы слишком много думаете о деньгах.

— Легко вам говорить! Это редкий случай; мы узнали только вчера вечером.

И он объяснил, в чем заключается случай, а потом долго рассказывал об исключительно выгодной сделке, которую задумали они с партнером, останавливался на подробностях и несколько раз повторялся.

Его история, однако, ничуть не захватила воображение Кэтрин — по причинам, известным ей одной.

— Если вам можно ехать в Новый Орлеан, то и мне тоже можно, — сказала она. — Вы так же рискуете подхватить лихорадку, как и я. Я ничуть не слабее вас и не боюсь никакой лихорадки. В Европе мы бывали в очень нездоровых местах — отец даже заставлял меня принимать пилюли. И я ни разу не заболела и ничего не боялась. Какой нам толк от этих шести тысяч, если вы умрете от желтой лихорадки, Морис? Когда готовишься венчаться, нельзя все время думать о делах, ведь правда? Не думайте о хлопке, думайте лучше обо мне. Вы еще успеете съездить в Новый Орлеан — там всегда сколько угодно хлопка. Сейчас вовсе неподходящее время — мы и без того слишком давно откладываем.

Никогда прежде Кэтрин не говорила так много и так решительно; в продолжение всей этой речи она держала его руку в своих руках.

— Вы обещали не делать сцен! — вскричал Морис. — И все-таки сделали.

— Это вы делаете сцену. Я вас раньше ни о чем не просила. Мы слишком давно откладываем.

Она была рада, что прежде почти ни о чем не просила Мориса: теперь это как бы давало ей право настаивать.

Морис немного подумал.

— Что ж, прекрасно; не будем больше говорить об этом. Я заключу сделку по почте.

И он начал разглаживать ворс на своей шляпе, собираясь уходить.

— Так вы не поедете? — спросила Кэтрин, глядя на него.

Морису не хотелось отказываться от своего плана затеять ссору — это бы так все упростило. Он сверху вниз посмотрел на Кэтрин и самым мрачным образом нахмурился.

— Вы неблагоразумны! — сказал он. — Вы не должны настаивать!

Но она, как всегда, уступила, сказав:

— Да, я неблагоразумна; я знаю, что настаивать нехорошо. Но ведь это так естественно! И я настаивала только одну минуту.

— Одна минута может принести огромный вред. Когда я приду в следующий раз, постарайтесь быть спокойнее.

— А когда вы придете в следующий раз?

— Вы хотите ставить мне условия? — спросил Морис. — Я приду в субботу.

— Нет, придите завтра, — попросила Кэтрин. — Я хочу, чтобы вы пришли завтра. Я буду спокойна и благоразумна, — добавила она; волнение ее усилилось до крайности, и это обещание было более чем уместно. Ужас внезапно охватил девушку — точно все ее неясные страхи и сомнения внезапно обрели реальность и вылились в неописуемую тревогу; все ее существо в этот момент сосредоточилось на одном желании: удержать Мориса в комнате.

Он склонился и поцеловал ее в лоб.

— Когда вы спокойны, вы — само совершенство, — сказал он. — А ажитация вам, право, не к лицу.

Кэтрин силилась подавить свое возбуждение (только сердце у нее возбужденно билось, но с этим ничего нельзя было поделать); помолчав, она спросила как можно ласковей: