Повести - Быков Василь Владимирович

- Ну а ты что? Особого приглашения ждешь? Пивоваров!

Пивоваров слабо поворотился и не встал.

- Что это с вами? - спросил лейтенант.

- Я не могу, - с обезоруживающей откровенностью сказал боец.

- То есть как - не могу?

- Не могу. Оставьте меня.

- Вот это да! - удивился Ивановский. - Ты что, шутишь?

- Дурит он, а не шутит, - убежденно сказал Лукашов и прикрикнул: - А ну встать!

Тонкий, слабосильный Пивоваров, видно, не рассчитывал на такую дорогу и уже дошел до предела в

своих и без того не очень больших возможностях. Вряд ли из него можно было еще что выжать, но и

оставлять его под этим стожком тоже никак не годилось.

- А ну поднимайтесь! - строго скомандовал Ивановский. - Сержант Лукашов, поднимите бойца!

Он не мог ничего другого, кроме как по всей строгости употребить свою власть, - только она одна и

могла тут подействовать. Лейтенант, разумеется, сознавал всю бессердечность своего далеко не

товарищеского требования, понимал, что этот, в общем, послушный и исполнительный боец заслуживал

лучшего с ним обращения. Но в этой дороге Ивановский перечеркнул в себе всякую дружескую

сердечность, оставив лишь холодную командирскую требовательность.

Лукашов подступил к бойцу и вырвал из снега палку.

- Слыхал? Встать!

Пивоваров расслабленно зашевелился, начал вставать, как бы раздумывая, едва превозмогая в себе

усталость, и Лукашов вдруг вскипел:

- Кончай придуриваться! Встать!

Сильным рывком за ворот сержант попытался поднять бойца на ноги, но Пивоваров лишь завалился

на спину, вскинув вверх ногу с лыжей. Лукашов дернул еще - боец серым бессильным комком скорчился

в поднятом им снежном вихре.

Не осилив в себе странного, не в ладу с его желанием вспыхнувшего чувства, лейтенант резко

перекинул на разворот здоровую ногу.

- Отставить! Лукашов, стой!

- Чего там стой! Нянькаться с ним...

- Так, тихо! Он не притворяется. Пивоваров, а ну... Пару глотков...

Ивановский снял с ремня флягу, всю дорогу береженную им на потом, на завтрашний день, который,

по всей видимости, придется провести в снегу и неподвижности, да еще на обратный путь, а он, вполне

возможно, будет похуже этого. Даже наверняка будет хуже. По крайней мере их теперь не преследовали,

их просто еще не обнаружили, ночь и метель надежно скрывали их след. А что будет завтра? Вполне

может случиться, что завтра они будут с нежностью вспоминать эту обессилившую их ночь. Но как бы

там ни было сегодня, а не дойдут в срок - просто не будет у них никакого завтра.

Пивоваров несколько раз глотнул из фляжки, посидел еще, будто в раздумье, и, пошатываясь, встал.

- Ну и хорошо! Давайте сюда винтовку. Давайте, давайте! А вещмешок возьмет Лукашов. Возьмите,

сержант, у него вещмешок. Совсем мало осталось. Самый пустяк. До рассвета укроемся в ельничке,

разведаем, высмотрим и вечерком такой тарарам устроим. На всю Смоленщину! Только бы вот Хакимова

дотащить. Как он там, дышит?

- Дышит, товарищ лейтенант, - сказал стоявший в своей ременной упряжке Краснокуцкий. - А может,

оставить бы, а, товарищ лейтенант? Зарыли бы в стожок...

- Нет! - жестко сказал Ивановский. - Не пойдет. А вдруг немцы? Тогда как: нам жить, а ему погибать?

Что тогда генерал скажет? Помните, он наказывал: держитесь там друг за дружку, больше вам не за кого

будет держаться.

- Так-то оно так, - вздохнул Краснокуцкий. - Да только бы не напрасно тащили...

Это верно, подумал Ивановский, вполне возможно, что и напрасно. Скорее всего именно так и будет -

сколько времени боец не приходит в себя. Да еще эта тряска, холод, закоченеет, и все. А бойцы, которые

тащат его, могут выдохнуться раньше, и тогда всем будет плохо. Ивановский, не признаваясь даже себе,

начинал смутно чувствовать, что Хакимов медленно, но верно волею фронтовой судьбы превращался из

хорошего бойца и товарища в невольного их мучителя, если не больше.

А ведь это был их товарищ, которому лишь по слепой случайности выпало стать жертвой, подобной

той, какой стали Шелудяк или Кудрявец. Но разница между Хакимовым и ими состояла в том, что те,

погибая, оставили в их душах благодарность и скорбь, Хакимов же чем дальше, тем больше вызывал

нечто совсем другое. В то же время было совершенно понятно, что вся его оплошность заключалась

лишь в том, что его организм упорнее противостоял смерти. Наученный собственным горьким опытом,

лейтенант понимал, какое это бедствие - раненый в группе. Теперь они, безусловно, опоздают, не смогут

затемно перейти шоссе, застрянут в снегу на безлесье, где их легко могут обнаружить немцы. Но как

Ивановский ни мучился от сознания столь безрадостной перспективы, он не мог допустить и мысли о

том, чтобы оставить раненого. Долг командира и человека властно диктовал ему, что судьба этого

несчастного, пока он жив, не может быть выделена из их общей судьбы. Они должны сделать для него

68

все, что сделали бы для себя. Это было законом для разведчиков Волоха, таким оно останется и в

группе Ивановского.

Как и все в группе, ее командир совершенно вымотался за эту чертовски трудную ночь. Превозмогая

несильную, но ежесекундную боль, он едва двигал раненой ногой. Тем не менее, скрыв от остальных

свое ранение, он оставался в глазах бойцов равным со всеми в своих физических возможностях, и это

без скидки налагало на него равные с прочими обязанности. С некоторых пор он начал чувствовать в

себе некоторую неловкость оттого, что, вынуждая других на сверхчеловеческий труд, сам шел налегке,

взяв в качестве дополнительной ноши лишь винтовку Пивоварова. Долг товарищества требовал честно

разделить с остальными все тяготы.

Они обошли опушку хвойного леса и снова двигались речной поймой, которая казалась Ивановскому

относительно безопасным участком пути. На карте здесь значились только луга, кустарники или болота,

деревень поблизости не было, и встреча с немцами была наименее вероятной. Две переметенные

снегом дороги они перешли благополучно, теперь оставалась последняя - большое и, конечно, никогда

не пустующее фронтовое шоссе, перейти которое возможно лишь ночью. Но до шоссе еще было

километров пять, и лейтенант, шатаясь от усталости, подождал в темноте Краснокуцкого.

- Ну как?

- Да вот скоро вытянусь. Дали бы глотнуть, что ли?

Лейтенант дал ему флягу, тот сделал несколько затяжных глотков.

- Ну, лучше?

- Вроде бы. Скоро зашабашим?

- Скоро, скоро. Давайте помогу. Вдвоем потащим.

- Да ну, какое вдвоем! Только маяться будем. Уж я как-нибудь... Вроде буран стихает.

Лейтенант огляделся и, к удивлению своему, обнаружил, что буран действительно почти стих. Черное

небо поднялось, отслоясь от земли, внизу лежало спокойное белое поле, странно вспучившееся сочной

ночной белизной, по сторонам опять проступила кружевная вязь кустарников с редкими кляксами

молодых елочек. По-видимому, близилось утро. Отекшей рукой Ивановский достал из кармана часы -

было четверть седьмого.

- Ого! Еще рывок, и конец. Привал до самого вечера.

Новое беспокойство на короткое время придало сил, и лейтенант энергично задвигал лыжами. Шли

вдоль низкорослого, черневшего на снегу верболоза. Не унималась вспыхнувшая досада оттого, что так

не вовремя стихла метель, которая теперь была бы куда как кстати. Без нее перейти шоссе будет

труднее, тем более если они запоздают. По всей видимости, им не хватает какого-нибудь часа темноты, и

этот час может решить все. Генерал в коротком напутствии перед выходом настойчиво советовал

максимально использовать темноту - только ночь сулила им какую-то надежду на успех; днем, обнаружив

их, немцы, конечно, постараются истребить всех до единого. А ночью они еще смогли бы оторваться и